На прощанье я скажу
Шрифт:
Он в считаные секунды умудряется осмотреть всех посетителей. Он думает: раньше я был одним из них, я принадлежал к этому кругу — и эта мысль приносит и горечь, и облегчение. Есть в их тщательно выверенных жизнях какое-то онемение, точно то же, что последние годы определяло его постыдный путь. И теперь его по-прежнему пугает эта всеобщая тусклая одинаковость. Хотя ему все же любопытно, а что, если бы он остался? Что, если бы они с Дениз и Кейси все так же приходили сюда на бранч по воскресеньям? Может, он бы озирался, чувствуя себя здесь как в ловушке, а может, и нет. Может, он бы свыкся, как случается с заложниками. Есть ли
На входе некоторое оживление: заходит группка мальчиков-подростков, шумно — как и положено мальчикам-подросткам — обозначая свое прибытие смущенным добродушным гомоном, они поводят плечами и ловко поворачиваются на пути к столику. Сильвер видит, как Кейси вдруг меняется в лице. Он следит за ее взглядом и отчего-то мгновенно определяет, на кого из юношей она смотрит, и даже в своем слегка помутненном состоянии со всей ясностью понимает почему.
Юноша кажется знакомым: высокий, стройный и довольно невнятный, такой стандартной сборки паренек из колледжа, в джинсах и винтажной футболке, похохатывающий над шутками своего товарища. Сильвер боится, что ему захочется придушить парнишку, но этого не происходит, и он собой слегка разочарован.
Когда мальчишка замечает Кейси, его лицо озаряет широкая улыбка, и он машет ей рукой. Он даже не подозревает, думает Сильвер. Она ему не рассказала. Она машет в ответ, и Сильвер знает, что она надеется, что паренек не подойдет. Но он подходит.
— Привет.
— Привет, Джереми.
Джереми Локвуд, соседский сынок. Вот почему он показался знакомым. Конечно, когда Сильвер видел его последний раз, Джереми был щупленьким подростком. В голове проносится картинка с маленьким мальчиком в накидке и шляпе, который показывает им в гостиной фокусы, что-то такое с железными кольцами.
— Привет, мистер Сильвер.
— Ты был фокусником.
— Что?
— Ты показывал фокусы.
Паренек задумывается и расплывается в улыбке.
— Точно, показывал. Ух ты! У вас хорошая память.
— Иногда.
— Вы знаете, мой сосед по комнате был большим поклонником «Поникших маргариток». У него чуть не нон-стоп играл тот альбом. Я его, наверное, уже наизусть знаю.
— Юные студенты слушают нас, чтобы казаться старомодными. Прибейте меня прямо здесь.
Джереми нервно улыбается, не понимая, всерьез ли он. Сильвер и сам не понимает. Отдав долг приличия, виновник положения Кейси оборачивается к ней.
— Я отправил тебе несколько сообщений, — говорит он. — Ты их получала?
— Ага, прости. У нас тут были кое-какие семейные неурядицы, и я сошла с радаров на пару дней.
— Все в порядке?
— Да, папа, он, э-э, попал в больницу.
— Мне очень жаль, — он снова поворачивается к Сильверу — Сейчас вы выглядите здоровым.
— Но это не так.
— Сильвер, — шепчет Кейси.
— Внутри я истекаю кровью. Могу умереть в любой момент.
Джереми
Кейси закатывает глаза.
— Не обращай на него внимания.
Джереми с облегчением кивает.
— Надо бы повстречаться.
— Точно, — отвечает Кейси. — Я тебе напишу эсэмэску.
— Отлично, — говорит Джереми. — Не буду мешать вашему…
Он видит горы еды и, не заканчивая фразы, медленно пятится к своему месту Они оба смотрят ему вслед.
— Значит, это он, — произносит Сильвер.
Кейси напрягается.
— Что? Кто?
— Кейси!
Она взвешивает возможные варианты.
— Не сейчас, пап, — говорит она мягко.
Впервые за день она называет его папой. То ли потому, что она сейчас уязвима, то ли это просчитанный способ отвлечь его внимание. Если так — это работает.
— Ты вообще в порядке, Сильвер? — спрашивает Кейси, оглядывая его.
— Ты часто задаешь этот вопрос, — отвечает он.
— Ну, ты же умираешь — нарочно.
— А ты беременна — случайно.
— Отличная мы парочка, — говорит она, задумчиво слизывая с ложки взбитые сливки. Затем она чинно кладет ложку и выпрямляется, становясь зверски серьезной. — Может, все это произошло не просто так.
— Да? Это как же?
— Может, мы призваны спасти друг друга.
Он всматривается в свою красивую непростую дочку. Как только что-то могло быть для него важнее, чем не потерять ее?
— Ты веришь в Бога? — спрашивает она.
Она улыбается так, будто это она — родитель, а он — ребенок, и делает движение рукой, охватывающее ее, его и весь мир в целом.
— Кто еще мог устроить такой бредовый спектакль?
Когда-то он верил в Бога. Когда растешь в доме раввина, Бог — это неотъемлемая часть жизни, дружественный дух с пропиской, витающий по углам, сидящий за ужином на пустом стуле, сквозь занавески заглядывающий вечером в твою комнату. Он изводил отца бесконечными вопросами: «А у Бога есть зубы? Он ест? Он чихает? Он смотрит „Команду-А“?» Отец никогда не уставал от этого упражнения и был всегда готов включиться в теологический диспут.
— А сейчас Он здесь?
— Да.
— Где?
— Повсюду.
— И у меня в руке?
— Да. А ты — в Его.
Сильвер держал зажатый кулачок и глядел на него, не в силах поверить, что тот же самый Бог, что создал мир и заставил расступиться Красное море, мог к тому же таиться в его маленькой грязной руке. Потом он быстро разжимал ее, словно выпуская на волю пойманную муху.
— А Бог знает все наши мысли?
— Да.
— Он сердится, когда мы ведем себя плохо?
— Он понимает людей, ведь Он их создал. Он знает, что мы не совершенны.
— Почему Он не сделал нас совершенными?
— Иначе мы бы ни к чему не стремились.
Тут даже его юные мозги улавливали отголоски религиозной пропаганды. Не в состоянии допустить мысль, что отец лжет или, того хуже, обманывается сам, он быстро перескакивал на менее скользкую почву.
— У Бога есть другие миры?
— Возможно. Но нам об этом ничего неизвестно.
— У Бога есть другой Бог, которому Он молится? А у того Бога есть еще Бог?
— Не думаю.
— Бог может умереть?