На публику

Спарк Мюриэл

Дугал снова присвистнул.

— Досвиститесь, что явится Тревор Ломас, — сказал Хамфри.

Официант и сам Коста вышли из-за стойки и нервно топтались возле их столика.

— Переберемся в «Глашатай», — сказал Дугал, — и захватим с собой Бьюти.

— Ну, послушайте, Тревор же мой друг, — сказал Хамфри.

— Он будет шафером у нас на свадьбе, — сказала Дикси. — У него хорошая работа и надежные перспективы на будущее, не как у некоторых.

Дугал присвистнул. Потом он обратился к Бьюти через два столика:

— Кого-нибудь ждете?

Бьюти опустила ресницы.

— Пожалуй, никого, — сказала она.

— А не пойти ли нам

в «Глашатай»?

— Не возражаю.

Дикси сказала:

— А я возражаю. Я не вожусь с кем попало.

— Кто-то что-то сказал? — спросила Бьюти, вытянувшись в струнку.

— Я говорю, — сказала Дикси, — что у меня назначено свидание в другом месте.

— Ладно, мы с Бьюти пойдем вдвоем, — сказал Дугал. Он направился к Бьюти, которая решила причесаться.

Хамфри сказал:

— Ну, Дикси, нам же, в конце-то концов, нечего больше делать. Даже смешно будет, если мы не пойдем вместе с Дугалом. Вдруг Тревор узнает, что Дугал шляется с его девушкой по пивным.

— Понимаю, со мной тебе скучно, — сказала Дикси. — Конечно, где уж нам, дурачкам, до Дугала.

— Не засыпайте меня комплиментами, — сказал ей Дугал издали.

— А по-моему, я не к вам обращаюсь, — сказала Дикси.

— Ладно, Дикси, мы остаемся здесь, — сказал Хамфри.

Дугал держал зеркальце, а девушка расчесывала над столом свои длинные медные волосы.

Дикси бросила взгляд на Дугала. Она глубоко вздохнула.

— Видно, придется уж пойти с ними в пивную, — сказала она, — а то ты потом скажешь, что я испортила тебе весь вечер.

— Никто особенно не настаивает, — сказала Бьюти, спрятав расческу и похлопывая по сумочке.

— Пойдем, глядишь, и не пожалеем, — сказал Хамфри.

Дикси собралась в путь не без торопливости, но заметила при этом:

— Ну, знаешь, такие развлечения не в моем вкусе.

И они пошли по Парковому проезду к «Глашатаю» вслед за Дугалом и Бьюти. Бьюти уже переступила порог салуна, но Дугал медлил, вглядываясь в темноту за плавательным бассейном: оттуда, из глубины парка, все громче доносились вопли какой-то пьяной женщины, но вскоре стало ясно, что это не пьяная женщина, а пророчествующая Нелли.

Хамфри и Дикси остановились у дверей пивной.

— Да это же Нелли, — сказал Хамфри и подтолкнул Дугала к проходу, в котором замешкалась Бьюти.

— Я люблю послушать Нелли, — сказал Дугал, — персонал-то надо исследовать.

— Ой, да заходите вы внутрь, — сказала Дикси, когда Нелли обрисовалась в лучах фонаря.

— Шесть суть вещей, — возгласила Нелли, — ненавистных господу, и для седьмой нет места в его душе. Надменные взоры, лживый язык, руки, пролившие невинную кровь. Увидимся завтра утром. Сердце, упорствующее в злоумышлениях, ноги, влекущие к злочинию. В десять, двор Пэйли. Свидетель неправедный, чьи уста глаголют ложь. Квакерский переулок. И тот, кто сеет раздоры между братьями.

— Ну, Нелли здорово поддала, — сказал Хамфри, пропихиваясь к бару. — Того и гляди с катушек долой.

Яркая люстра с подвесками и ряд сверкающих хрустальных ламп возле зеркала за стойкой появились тут после войны, чтобы поддерживать представление, будто в доброе старое довоенное время эта пивная была украшением и гордостью тогдашнего Кэмберуэлла. У заведующей был крошечный носик и тяжелый подбородок; по ее лицу было видно, что она многое успела за свои двадцать пять лет. Бармен был маленький и юркий. Он все время покачивался взад-вперед, как ванька-встанька.

Бьюти пожелала мартини, Дикси думала,

что платит Хамфри, и заказала имбирное пиво, потом смекнула, что платить будет Дугал, и дополнила: «Джин и имбирное пиво». Хамфри с Дугалом принесли и поставили на столик выпивку для девушек и две полупинты имбирного пива, сверкавшие в пупырчатых кружках, как маленькие люстры. Со стен глядели надписанные фотографии былых звезд эстрады; и хотя никто не помнил ни Флоры Финч, ни Форда Стерлинга, но всем почему-то казалось, что в десятых годах это были знаменитости первой величины. Пианино стояло вплотную к стене, и пианист Тони созерцал публику лишь между музыкальными номерами, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Тони был не просто бледен: в лице его не было ни кровинки. Его темно-синий пиджак был надет поверх наглухо застегнутой белоснежной рубашки без галстука. Доброхоты все время наполняли заново его пивную кружку в полпинты, которая неизменно стояла по правую руку от него на крышке пианино. За игрой плечи его ходили ходуном, а с иными аккордами он так и ложился на клавиши. Сзади он мог сойти за энтузиаста, но только сзади. Тони исполнял мелодии десятых и двадцатых годов под шуточки завсегдатаев; и, когда он ссутулился, чтобы сыграть «Чармейн», Бьюти сказала ему: «Заколачивай, Тони». Тони и ухом не повел: за девятнадцать месяцев работы его не затронула ни одна реплика. «Живей, малый, живей», — подбодрил кто-то. «Оставьте его в покое, — сказала заведующая. — Постыдились бы своей некультурности. Он прекрасный исполнитель. Эту вещь в свое время всюду играли. Ее так и надо исполнять». Тони доиграл, взял свое пиво и уныло повернулся лицом к публике.

— Тони, разбуди меня, когда будет рок или ча-ча!

— Поднатужься, сынок. Заколачивай.

Тони повернулся на сто восемьдесят градусов, поставил кружку на место и взял первые аккорды «Рамоны».

— Живей, малый, живей.

— Еще раз услышу «живей, малый», — сказала заведующая, — и вы у меня живо очутитесь на улице.

— А я что говорю. Тони сейчас как даст по клавишам!

— Хлебни-ка пивка, Тони. Веселей, сынок! Умирать один раз.

В десять минут десятого в пивную вошел Тревор Ломас с Колли Гулдом. Тревор протолкнулся к бару, встал спиной к стойке, оперся на нее локтем и обозрел происходящее как бы с высоты птичьего полета.

— Хэлло, Тревор, — сказала Дикси.

— Привет, Дикси, — сурово ответил Тревор.

— Привет, — сказал Колли Гулд.

Бьюти допила четвертое мартини, грациозно поклонилась и кое-как выпрямилась.

Заведующая спросила:

— Будете что-нибудь заказывать, сэр?

Тревор сказал через плечо:

— Две пинты горького. — Он закурил сигарету и медленно, очень медленно выдохнул дым.

— Трев, — тихо сказал Колли, — Трев, не порти нам все дело.

— Я терпеливый, — сказал Тревор, не раскрывая рта. — Я очень, очень терпеливый. Но если...

— Трев, — сказал Колли, — Трев, не забывай о деле. Книжечки в наших руках.

Тревор, не оборачиваясь, швырнул полкроны на стойку.

— Ну и манерочки, — сказала заведующая, со звоном выдвинув денежный ящик. Она бросила на стойку сдачу. Но Тревор к ней и не притронулся.

Дугал и Хамфри приблизились к бару с четырьмя пустыми сосудами. «Мне только имбирное!» — крикнула Дикси им вслед, потому что на этот раз платил Хамфри.

— Одно мартини. Две полупинты слабого. Один джин и имбирное пиво, — сказал Хамфри бармену. И он пригласил Тревора составить им компанию, указавши ухом на свой столик.