На распутье
Шрифт:
— Этого, ваше величество, сделать не удалось, — ответил секретарь.
У Сигизмунда начали стекленеть ледяные глаза — что было всегда, когда его охватывал гнев.
— Но мой универсал калужане получили?
Секретарю была известна выходка одного ремесленника: во время читки универсала он показал под хохот толпы голую задницу.
— Да, универсал был оценен благожелательно, но наглый самозванец сумел запугать калужан.
Король видел, что секретарь, дабы угодить, лжет.
— Аудиенции у вашего величества просит касимовский
— Пусть войдет.
Хану Ураз-Магмету, старому татарину с лицом будто скроенным из сморщенной желтой овчины, понравился прием у поляков, и король был доволен татарином: тот показал себя при штурме города молодцом. Сигизмунд доброжелательно кивнул ему:
— Поезжай в Калугу. Сумеешь доставить самозванца ко мне — награжу. Его нужно взять хитростью.
— Моя семья осталась в его лагере. Истосковалось сердце мое по сыну.
— Твой сын верно служит самозванцу, — сказал вошедший в шатер гетман Жолкевский.
— Прежде всего он мой сын! И скорей небо опрокинется на землю, чем сын предаст отца!
— Я тебя предупредил, хан, твое дело, как поступать, — остался при своем мнении Жолкевский.
— Привези мне бродягу живого или мертвого! — приказал король.
В Калугу Ураз-Магмет въехал ночью. Жал лютый мороз. Звучно визжал под полозьями снег. Возница, свой человек, привез его к одному из телохранителей самозванца, — хан еще с тушинской поры доверял этому татарину.
— Кликни сюда старшего над охраной Петра Араслана Урусова.
Тот вскоре явился. Урусов подошел к касимовскому царю, почтительно остановился рядом.
— Мне известно твое усердие: но кому ты служишь? — сказал ему царь. — Вору и врагу Аллаха. А за услугу много обещано…
— О каком деле речь? — спросил Урусов.
Ураз-Магмет понизил голос:
— Нынешней ночью со своими людьми схватишь бродягу.
Урусов миндальными, пронзительными глазами впился в лицо касимовского царя, видимо, выясняя: приказывал ли он или испытывал его?
— И куда его?
— Повезешь под охраной к польскому королю под Смоленск.
— Берегись измены, хан! Мои люди исполнят, что ты хочешь. С нами Аллах!
Во время ужина неожиданно вошел сын Ураз-Магмета — молодой, рослый, узкоглазый, сильно настороженный, словно он увидел не отца, а чужака. Хан же на радостях не заметил холодного блеска в глазах сына.
— Я приехал за вами, — сказал сыну хан. — Где мать?
— Дома. Она не жалуется на жизнь… — уклончиво ответил сын.
— Ты что-то таишь от меня?
— Что мне скрывать? — буркнул сын, отводя глаза. — Куда же мы поедем?
— В Москву. Король Сигизмунд очень милостив ко мне.
— Ты, значит, государя не чтишь? — спросил настороженно сын.
— Ты называешь государем этого бродягу?
Сын ничего на это не ответил и вскоре покинул пристанище отца. Он направился прямо во «дворец» — большой каменный купеческий дом, облюбованный самозванцем. Тот с каким-то есаулом пил казацкую горилку. «Государь» сидел полуголый, в
— Але я тебя звал? Порядка не знаешь? — накинулся на малого самозванец.
— Я бы не побеспокоил твое величество, кабы не дело.!. — Ханский сын замолчал, чувствуя, как от неосознанного ужаса на его голове поднимаются волосы: «Боже, я предаю отца!» — но уже не мог остановиться.
Самозванец насторожился, двигая ноздрями.
— Говори — не то велю отрубить тебе голову!
— В город тайно приехал мой отец…
— Хан в городе? — беспечно переспросил самозванец. — Что же он не явился во дворец? У меня много горилки.
— Отец возвратился не с добрыми намерениями… Он хочет взять семью и уехать в Москву. Он послан королем Сигизмундом…
— Ступай и молчи обо всем, — отрезвел самозванец.
— Этому старому татарину я сам выпущу кишки, — пообещал есаул, хватаясь за саблю.
Самозванец велел вызвать Михайлу Бутурлина и Игнатия Михнева.
— Везите старого татарина к реке, а там камень на шею — и в Оку, — приказал им самозванец.
— А что делать с Урусовым? — спросил Бутурлин.
— Посадите под крепкую стражу в темницу. Я должен все разузнать… А там будет видно.
До утра старого татарина держали взаперти, а как закричали вторые петухи, связали, кинули в грязные сани и повезли к реке, к заготовленной по указу самозванца проруби, а там пустили на дно.
Крещеный татарин Петр Урусов просидел взаперти два дня, в тот же вечер, как его выпустили, собрал верных людей, поклявшись убить тушинского вора.
Самозванец выжидал: он знал о присягнувших ему городах, о верности казаков. Казацкие атаманы — Иван Заруцкий и Григорий Шаховской — говорили ему, что если двинуть сейчас конные сотни на Москву, то дело решится в его пользу. Самозванец, изрядно битый, однако боялся туда идти. А забрюхатевшая Марина, и без того противная ему, стала еще нелюбее, и он гнал ее от себя.
Заруцкий и Шаховской явились пред светлые очи, когда самозванец, воротясь из бани, сидел за столом. Вор был весел.
— Дело сделано, — сообщил Заруцкий, — гони теперь от себя татарскую стражу.
— Идем на Москву, государь: мы положим ее к твоим ногам, — сказал Шаховской с нетерпением казака, привыкшего решать все дела одним взмахом сабли.
Только тут атаманы заметили в углу на кровати голую, с огромными грудями девку, она пила вино и, не стыдясь, скалила зубы. Шут Кошелев сидел у ее ног, ковыряя пальцем в широком, как погреб, носу. Самозванец шевельнул бровями, шут, не молвя ни слова, обхватил и поволок с кровати визжавшую девку; она кусалась и брыкалась. Кошелев, вытолкав девку, опять сел подобно истукану на прежнее место.