На распутье
Шрифт:
— Нам туды лезть пока не с руки.
Четверо казачьих атаманов, стоявших за его спиной, тяжко зароптали:
— Там наши братове! Так негоже, князь.
Переправившиеся конные сотни и часть казаков Трубецкого без его рачения [65] ударили с такой яростью, что едва не взяли в плен самого Ходкевича, шляхетская пехота и гусары кинулись назад, к Поклонной горе.
VII
На рассвете 24 августа гетман Ходкевич собрал все войско и решил идти напролом, во что бы то ни стало пробиться к
65
Без его рачения — без его приказа.
Посланные против них стрельцы были сбиты. Поляки пошли по Замоскворечью, достигли Пятницкой улицы. Рати Пожарского медленно пятились к речным спускам. Свистели и бухали ядра, визжала картечь, падали с перебитыми хребтами и головами лошади, редело войско. Пожарский яростно хлестал нагайкой бегущих, пытаясь их остановить; почерневшее, запавшее лицо его было страшно.
— Стоять! От кого бежите? Стоять! — Он ухватил какого-то сотника. — Назад! Не пускать конницу к реке! — Князь закашлялся от черного порохового дыма.
Ядро бухнуло в трех шагах, окатив Пожарского тучей грязи. Темно-гнедой конь его, раненный в шею, хрипя и оскалясь, грузно упал на бок. Левка помог воеводе сесть на своего коня. Сам, как кошка, стянув с седла польского гусара, мигом очутился на его жеребце. Мушкетная пуля ранила Пожарского в голову. Стекавшая на глаза кровь мешала воеводе смотреть. Тявкали пули, скрежетала и визжала сталь… Кузьма на правом фланге колол пикою наседавших венгров Граевского. От орудийного и ружейного дыма стало темно. Стоял сплошной гул и рев. Трудно было понять: день ли, вечер ли?..
Слева осатанело лезли, блестя сталью доспехов, летучие гусары. Конница и пехота Невяровского из последних сил рубилась с ополченцами уже у самой воды.
Тут в столь решительный, тяжелый момент с князем Дмитрием Михайловичем случилась беда: его начал крутить черный приступ. С хрипом, конвульсивно дергаясь, князь сполз с седла, падучая хворь катала его по земле. Кузьма с ужасом увидел, как от лозняков с выставленными пиками на корчащегося Пожарского кинулась кучка гетмановских пехотинцев.
— Сготовь копья, за мной! — крикнул Минин стоявшим рядом ополченцам.
Он дал плети коню и в несколько махов очутился возле князя, поразив копьем грузного немца. Хрипя и отхаркиваясь кровью, Пожарский сполз под копыта. Левка и Фирька обороняли князя слева, рубили осатанелую шляхту.
— Становись стеной, заслоняй воеводу! — Кузьма, крутнув коня, вторым ударом сшиб венгра, пробитый навылет, тот дико закричал.
Приступ отпустил, измотанный, бледный Пожарский с помощью Кузьмы встал с земли.
— Полегшало?
— Вроде. Спасибо, Кузьма! Ежели б не подсобили — лежал бы я мертвым.
— Об чем речь, Дмитрий Михалыч, — махнул рукой Минин. — Слава Богу, что обошлося! На коня сесть сможешь?
— Надо смочь.
Левка подвел к князю коня, помог ему подняться в седло. Конница Невяровского и венгерские гусары, отбитые от реки, уходили в дымную мглу, к почерневшим руинам выжженных зданий.
К концу дня перешедшие на правый берег шляхтичи
66
Острожек, поставленный близ церкви Св. Климента.
— Худо, Кузьма. Видно, в одиночку, без казаков, нам приступ не отбить! — Князь лихорадочно оглядывал осатанело рвущихся вперед гусар и пехотных.
— Надо, видно, послать старца Палицына к казакам.
— Фирька, скачи к келарю, живо! — распорядился Пожарский.
Фирька его нашел в ополченском обозе, возле церкви Ильи Обыденного. Выслушав, Палицын, ничего не молвя, взобрался на свою низенькую лохматую лошадь, погнав ее галопом в сторону Климентьевского острога. Казаки стояли толпой, видимо не зная, что им предпринимать. Они, как глубоко верующие, почитали келаря Авраамия, но находились во власти упрямого самолюбия.
Палицын крутнулся в седле, ткнув рукою на надутое ветром королевское знамя над Климентьевским острогом.
— Ваши глаза могут сие зрить? — прокричал призывающе. — Вам не стыдно?!
Казаки повернули в ту сторону головы. Послышался воинственный звон сабель, грозно зашевелились и враз заговорили:
— Они посмели навесить свои поганые знамена на наши обители и храмы! Не бывать же тому!
Палицын заговорил со страстью в голосе:
— Казаки! Братья! Вы начали доброе дело, всегда крепко стояли за свою веру и прославились в дальних землях, вы били гетманов, латынь и шведов, так неужто, братия, вы теперь уже не такие славные молодцы? Неужто только годитесь, чтоб пропивать штаны и свои люльки? Не побьете Ходкевича? Не постоите за храм Пречистой Богородицы?
Какой-то казак трубно прогудел:
— Пускай мы умрем, но посрамленья наших храмов не допустим!
Лавой ударили по левому панскому флангу, шляхта и немцы кинулись вон из Климентьевского острога.
Темное облако дыма покрыло сражающихся, восторженные крики были слышнее ружейных выстрелов. Тогда Минин сказал Пожарскому:
— Князь, дай мне войско, я пойду!
— Бери, коли хочешь.
Минин перешел реку и ударил по полякам, которые стояли у Крымского двора.
…Ходкевич в одном ботфорте, с подпаленным усом вскочил на коня, тот прядал ушами, дергался от дикого крика русских, вдоль изгородей уже сверкали казацкие сабли, и бешено закричал:
— Рыцарство, позор вам!
Но кто-то его коня огрел плетью, конница как щепу захватила своего гетмана, бежали без памяти до самых Воробьевых гор. Вся венгерская пехота, как выкошенная, легла замертво. Гетман Ходкевич понял, что все пропало: он приказал спасать остаток возов и отходить.
Пехота и конница Пожарского и Трубецкого кинулась было догонять гетмана, но Дмитрий Михайлович видел опасность в такой погоне и остановил свою рать.
— Довольно! Слава те Господи, кажись, наша взяла! — воскликнул Пожарский, не стыдясь показавшихся на глазах слез.