На распутье
Шрифт:
— Послужим, братья, родной земле! Окромя вас, больше некому. Не бойтеся положить за Русь животы — бойтесь сраму пособничества врагам!
До Москвы обозы тянулись весь следующий день. Пожарский и Минин, ехавшие впереди, остановили рать на Яузе — в пяти верстах от города. Было душно. Шкварился пот. Запотели кони. В рудую мглу садилось солнце.
— Пошли людей к Покровским и Арбатским воротам, — приказал Пожарский Бутурлину, которого ценил за храбрость и ратное умение. — Выдвинуть на позицию пушки. Конным
Воеводы на ночевку остановились в кучерской избе, брошенной хозяином. Рядом разместилось ярославское правительство — земский совет.
Едва занялась заря, ополчение при полной изготовке к бою, ощетиненное пушками и пиками, двинулось к городу. У Яузских ворот на крупном, сером в яблоках коне их ждал атаман Трубецкой. Как завиднелась дворянская конница нижегородцев, тронулся навстречу.
— Бог в помощь, княже! — сказал он Пожарскому, будто не замечая Минина.
— С тем же и мы к казакам, — кивнул Дмитрий Михайлович.
— Что ж, ежели похотеть помочь Московскому государству, то надо забыть все споры, — предостерег Кузьма.
Трубецкой, не глядя на нижегородского говядаря, произнес:
— Для того я и стою здесь. Отсюда общими силами ударим по Китаю.
— Не с такою ли дружбою казаки Заруцкого хотели убить князя? — едко спросил Минин.
— Я за Заруцкого не несу ответа: он вор и убивец, а у нас с вами одно дело — изгнание чужеземцев. — Трубецкой высокомерно взглянул на Минина: «Дай мужикам волю!»
— Не чинись, князь. Кузьма больше всех радеет за Русь. Мы не можем стоять в одном таборе с казаками: они начнут враждовать с нашими людьми.
Земское ополчение стало станом, обогнув часть Белогородской стены от Петровских ворот до Алексеевской башни на Москве-реке. Главное ядро его было у Арбатских ворот, там стояли Пожарский и Минин.
За ночь Арбатские ворота и ближние подступы ощерились рвом, рогатками, шанцами и турами. От стариков до малых — все вышли подсоблять ополченцам. И князь и Кузьма всю ночь, наравне со всеми, не выпускали из рук кирок и лопат, и то и дело слышался голос князя:
— Наляжем, братушки, Русь нам за то поклонится!
Старый священник ходил меж работающих:
— Господь подсобляет вам, сынки мои. Не быть на Русской земле врагам гроба Господня!
Через день после прибытия Пожарского ратные люди увидели на западе идущее войско. За ним ехало несколько сот возов с набранными припасами. Гетману Ходкевичу нужно было провезти их в Кремль и Китай-город осажденным там полякам, предводительствуемым полковником Струсем. За этим продовольствием он и отходил от Москвы.
Ходкевич стал табором у Донского монастыря и намеревался переходить Москву-реку у Девичьего поля. Трубецкой же с главной силой стоял у Крымского двора, в тылу переправы. Он послал к Пожарскому за подкреплением.
Начальников
— Атаман просит переправить на тот бок пять конных сотен.
Пожарский взглянул на Минина.
— Надо послать, — кивнул Кузьма.
Пожарский подозвал князя Лопату:
— Бери пять лучших сотен — переправляйся сейчас же на тот бок к Трубецкому.
Едва сотни поднялись на тот берег, часть войска Ходкевича кинулась в лодки и на мост и в виду обоих ополчений перешла реку.
— Кузьма, держись тут с пехотою, а я стану с конницей на правом фланге, — приказал Пожарский, тронув коня.
В это время из Кремля выскочили осажденные к Чертольским воротам: Ходкевич хотел через эти ворота провезти запасы. Гурьян бил из пищали со сноровкою опытного стрельца, и как только падал под его свинцом шляхтич, он приговаривал:
— Знай, собака, как ходить в Россию!
По левую руку стоял Купырь: когда гусары лезли уже к самому носу, он брался за пику. Зяблик, без лат и без кольчуги, работал то мечом, то саблей. Над полем были слышны жуткие крики и стоны покалеченных. Конные сотни нижегородцев, зажатые в узкой горловине, лишенные маневра, метались и гибли, Пожарский с осатанелостью колол врагов тяжелым палашом, вороной конь его скакал как бешеный. Кузьма полосовал саблей, с левой руки его сочилась кровь, он с трудом пробился к Пожарскому.
— Что будем делать, Дмитрий Михалыч?
— Спешить кавалерию! — крикнул Пожарский. — Фирька! Гони на левый фланг: пущай пехота отходит к Чертольским воротам.
Фирька метнулся через разбитые быки и обломы, сотни пятились, несли тяжелый урон. Левка стрелял из подобранного лука. Купырь, раненный в голову, держался из последних сил, густо, внастил лежали убитые, пахло порохом и кровью.
— Сходи к Чертольским воротам. Приказ воеводы! — прокричал Фирька сотенному.
…Трубецкой, находясь в Замоскворечье у Крымского двора, удерживал свою рать. Его бередило себялюбивое чувство. Одному из старшин он сказал:
— Пускай Пожарский испробует свою силу. Мои казаки покуда еще не зажигали трубок.
Казаки же его не хотели помогать земским людям и, посмеиваясь, во все глотки кричали на тот берег:
— Богаты пришли из Ярославля! Небось сами отстоитесь от гетмана!
Князь Дмитрий Лопата, черный от грязи, подъехал к Трубецкому:
— Князь, вели переходить на тот бок, не то нижегородцев сомнут!
Трубецкой и сам видел большую опасность, нависшую над Пожарским, но его раззуживало ревнивое чувство: «Он не пришел в мой табор, и не мне, выше его по родству, кланяться».