На реках вавилонских
Шрифт:
В больнице нам предложили сначала подождать на первом этаже, в комнате для посетителей. Прежде всего там хотели выяснить, какое обследование сейчас проходит Алексей и в каком отделении он находится. Немолодая женщина сидела на скамейке под окном и листала журнал. Она показалась мне знакомой, я немного наклонилась, чтобы лучше разглядеть ее лицо, и узнала фрау Яблоновску, польку из нашего дома, которая, когда бы я ее ни встретила на лестнице или в прачечной, пыталась втянуть меня в разговор о моих "ах, таких прелестных детях". Она подняла глаза.
— Привет.
— Ах, привет. — Она
— Алексей подарил этой женщине зуб, — шепнула мне Катя и указала пальцем на место рядом с собой; она шептала так громко, что та женщина наверняка могла ее расслышать.
— Зуб? — Не следя за Катиным пальцем, я взяла у нее из другой руки ослика и положила его между нами на скамейку. Женщина тяжело дышала. Катя встала и принялась разглядывать книги, стоявшие на низкой полке. Она сняла с этой полки книжку и принесла ее мне.
— Ты мне что-нибудь отсюда почитаешь?
— Не сейчас. Почитай сама. — Я взглянула на большие часы, стрелки только что миновали половину первого. Катя забрала у меня книжку и несколько минут держала ее у себя на коленях.
— В передвижной библиотеке этих книг никогда нет на месте — они выданы, — тихо сказала она, но я ей не ответила. Тогда она встала и поставила книжку обратно на полку. Осторожно, искоса поглядывая на нас, фрау Яблоновска старалась незаметно не выпускать нас из поля зрения.
— А разве ты не можешь взять почитать такую книжку у какой-нибудь девочки из твоего класса?
Катя пожала плечами.
— Да, конечно, — сказала она как раз тогда, когда я поняла, что она вынуждена врать. Я обхватила рукой ее узкие плечи, опять взглянула на часы и начала покачивать ногой, вверх-вниз. Откуда-то донеслась песня. Звук ее отражали стены, покрашенные в светло-бежевый цвет. Эхо было каким-то странным. Сначала голоса, казалось, прыгали, они прямо-таки насмехались над моей вялостью, которая защищала меня от песни, весело и беспечно разгонявшей уныние, однако чем чаще повторялась мелодия, тем сильнее накатывали голоса на волне музыки, будто всех нас обуревали одни и те же чувства, и сидели мы где-то у одной из рек вавилонских. Хор негромко исполнял припев, и словно ветер проносился над морем, открывая невероятный простор свободы и любви, у меня комок подкатил к горлу — мне вдруг стало плохо.
— Что вы здесь делаете?
Я наклонилась вперед, но фрау Яблоновска в своей шубе, казалось, не хотела замечать, что я обращаюсь к ней.
— Извините, пожалуйста. — Я поднялась и села с ней рядом. — Мы с вами недавно встретились в прачечной. Я тогда не дала вам договорить и ушла.
— Ах, правда? — На коленях у нее лежал иллюстрированный журнал с видом Кремля зимой. Фотография в красной рамке выглядела бесцветной, словно снег или недостаточно чувствительная пленка лишили ее всякой резкости и красок. Желтый заголовок вопрошал: "Что случилось в Восточном блоке?" Казалось, женщина читать журнал не собирается.
— Да-да,
Фрау Яблоновска долго смотрела на меня, она дышала и дышала, казалось, меховая шуба просто слишком тесна для ее тяжелого дыхания.
— Я жду своего брата. Они сказали, что приведут его в порядок.
— Значит, он был болен, а теперь его выписывают? — Я улыбнулась, чтобы показать, что вовсе не собираюсь ее отталкивать.
— Так что они приводят его в порядок, потому что мой брат сегодня ночью умер.
— О-о! — Я взглянула на ее руку в пятнах, державшую носовой платок: рука дрожала. — Мне очень жаль.
— Нет, нет, вы тут ни при чем. Ничего не поделаешь. Он был очень болен.
— Вы за ним ухаживали?
— Нет, в последние месяцы ему пришлось лежать здесь. Они мне не позвонили. Понимаете, сегодня утром я пришла сюда. Четыре дня я ждала их звонка. Каждое утро или после обеда приходила посмотреть, дышит ли он еще. Сегодня его палата оказалась пустой. — Ее окружала, точно облако, острая смесь из запаха жира и аромата духов. Запах ее пота проникал через мех. Несмотря на то, что все пуговицы-крючки на ее шубе были застегнуты доверху. Она открыла рот, чтобы легче было сделать вдох. — Я хотела быть с ним, понимаете? И вот он умирает, — она отдышалась, сделала паузу, — можно сказать, у меня за спиной. — Фрау Яблоновска провела рукой по своей шубе и выдернула несколько волосков. — Они мне обещали, что позвонят.
— В лагерь? Там же нет телефонов.
— Ну, хотя бы в правление. Но они, наверно, забыли. Возможно, им было некогда.
— А эта? — Катя сунула книжку прямо мне под нос. — Может, эта тебе больше нравится? — спросила она и выкатила глаза.
— Поди сюда, — я подтащила ее за рукав ближе к себе, на скамейку, — сядь здесь, возле меня, и просто немножко почитай, ладно? — Потом я опять повернулась к фрау Яблоновской. — И теперь вашего братаприводят в порядок?
— Наверно, они должны сложить ему руки на груди и подвязать подбородок, прежде чем близкие придут на него посмотреть.
— Подвязать подбородок?
— Иначе он опустится и, когда наступит трупное окоченение, рот будет широко открыт: придут родственники, а у покойника отпала нижняя челюсть. — Фрау Яблоновска неожиданно разинула рот. — Вот так. — У нее были золотые зубы.
— А-а, да. — Я представила себе мертвеца с широко разинутым ртом.
Она закрыла рот.
— А вы почему здесь?
Только я хотела ей ответить, как открылась дверь. Сестра сначала оглядела меня, потом фрау Яблоновску, а под конец ее взгляд упал на Катю, которая опять стояла на коленях перед книжной полкой.
— Яблоновска?
Она поднялась на ноги, видневшиеся из-под меховой шубы и казавшиеся в сравнении с ее массивным телом тонкими, как щепки. На ногах были грубые резиновые сапоги, которыми она шаркала так, словно они ей слишком велики. Журнал она положила на скамейку позади себя.
— Пройдемте со мной, пожалуйста.
— Да, я пойду, но можно мне на секундочку еще заглянуть в туалет?
— Если ненадолго, то, разумеется, можно.
Фрау Яблоновска последовала за сестрой по коридору.