На руинах «Колдовства»

Нильсэн Вирджиния

Симона приблизилась к нему, и они закружились в вальсе по веранде. Волшебный танец! Их ноги двигались синхронно, и сила его рук, ведущих ее в танце, доставляла наслаждение.

Симона невинно спросила:

— Вы так и не нашли свою сбежавшую горничную?

— Нет, — ответил он с легким удивлением. — Почему вы спрашиваете?

— Это странно, не правда ли? — Она взглянула на него снизу вверх, пробежала языком по верхней губе и увидела моментальную чувственную реакцию в его глазах. Он явно был заинтригован

ее поведением, и ее это восхищало. — Я с сожалением услышала о смерти вашего друга месье де Ларжа. Как поживает мадам де Ларж?

— Она хорошо держится, — ответил Арист. — Месье назначил меня своим душеприказчиком, и это занимает очень много времени.

— Так поэтому вы не вернулись на состязание со мной? — прошептала Симона, опуская ресницы.

Она почувствовала, как его рука чуть крепче сжала ее талию.

— Я вернусь, — пообещал он, кружа ее. — Я собираюсь доказать вам, что мой конь быстрее любого из ваших арабских скакунов и ни одна женщина не может сравниться со мной в искусстве верховой езды.

— Неужели? — поддразнила Симона. — Потеря оленя все еще мучает вас? Я не знала, что ваше самолюбие так уязвимо, месье.

— Это дело мужской чести, мадемуазель, — сказал Арист с улыбкой. — Я не думаю, что женщина может это понять.

Но когда она посмотрела ему в глаза, их выражение ошеломило ее. В них было что-то, вызвавшее воспоминание о том мгновении в конюшне, когда они испытали общее чувство, соединившее их в странно невинном поцелуе. Симона задрожала и подумала: «я играю с огнем, флиртуя с этим человеком. Я могу влюбиться…»

Музыка прекратилась, Симона подняла взгляд на его лицо. Увидела нежную улыбку и живо вспомнила его дразнящий поцелуй. «Наверное, уже слишком поздно», — подумала она, вспоминая, как ее тело как будто таяло в его объятиях и как дрожали ее губы под его губами.

«Это неудовлетворенная страсть подгоняет ваши безрассудные гонки?»Он читал ее, как открытую книгу. И она так страстно желала его, что ее неожиданно охватила паника. Он был единственным мужчиной на земле, которому она бы позволила завоевать ее. Он — владелец множества рабов и оставил управление плантацией жестокому надсмотрщику. Его связь с мадам де Ларж общеизвестна. Как она могла влюбиться именно в него? Но ни один другой мужчина не смог так глубоко затронуть ее чувства.

Она выскользнула из его рук, поспешно присела в реверансе и убежала.

На следующее утро, вернувшись домой после утренней прогулки, она нашла в гостиной Орелию и Тони. Сестра приехала с детьми провести день в Беллемонте. Они обнялись, и Тони сказала:

— Джеффи и Элинор помчались наверх поздороваться с бабушкой. Они скоро спустятся.

— Где Роб?

— Он уехал с соседями искать беглого раба.

Что-то

в выражении ее лица заставило Симону спросить:

— Одного из ваших?

— Да. Восемнадцатилетнего мужчину.

Орелия воскликнула:

— Но зачем молодому рабу оставлять такого хорошего хозяина, как Роб, чтобы жить беглецом на болоте?

Румянец вспыхнул на нежных щеках Тони, и лицо стало замкнутым.

— Роб винит северных аболиционистов, которые являются сюда и говорят с рабами о свободе. Он ужасно злится. Говорит, что наказание за подстрекательство к побегу — смерть, и, если они поймают аболициониста, который разговаривал с рабами, они его повесят.

Симона задрожала от страха. Но она ведь и раньше знала, как Роб одержим ненавистью к аболиционистам! «Радикальные революционеры», — называл он их. Слава Богу, ее безрассудный порыв помочь рабыне Ариста Бруно закончился благополучно и Роб не узнал о нем.

Молодой раб деверя исчез с плантации накануне незадолго до наступления темноты.

— Они найдут его, — неохотно продолжала Тони, — и, я боюсь, ему несладко придется, когда они приведут его обратно. Роб говорит, что закон устанавливает тридцать пять плетей в наказание за побег.

— Неужели Роб сам будет пороть его?

— Он говорит, что у него нет выбора.

Мелодия ввела детей поздороваться с тетушками, и больше о рабах не говорили. Освежившись лимонадом, Тони попросила Симону и Орелию занять детей, чтобы она могла спокойно пообщаться с матерью. Элинор и Джеффи пришли в восторг, когда Симона предложила им навестить новорожденного жеребенка.

— А можно покормить ее сахаром? — умоляюще спросила Элинор.

— Она совсем маленькая, — объяснила Симона. — Она не ест ничего, кроме материнского молока.

— А мы увидим, как мама будет кормить ее?

— Возможно.

Дети стояли у ограды маленького затененного дубами лужка, где Фламм и Алуэтта проводили дни, и зачарованно наблюдали, как крошечный жеребенок скачет вокруг матери и жадно просит молока.

— А у меня будет маленькая лошадка, тетя Симона? — задумчиво спросила Элинор.

— Тебе придется спросить у папы.

По лицу девочки пробежала тень.

— Папа сердится на нас.

— Он не на нас сердится, дурочка, — поправил ее Джеффи. — Он сердится на Ноэля.

— Но Ноэль не виноват, — возразила Элинор. — Это Солли сбил меня с ног.

— Ни один черномазый мальчик не имеет права дотрагиваться до белой девочки, — сообщил Джеффи Симоне своим писклявым голоском. — И никто не смеет дерзить господину.

Симона услышала в его ответе слова Сьель. Она и Орелия переглянулись.

— Они узнают от слуг столько же, сколько от нас, — прошептала Орелия.

Симона снова привлекла внимание детей к Алуэтте, уже сосущей молоко.