На самых дальних...
Шрифт:
Он взял со стола листок бумаги и бегло прочел объяснительную шкипера. Как он и ожидал, ничего существенного в ней не было: обтекаемые фразы, никакой конкретности, сплошной туман. Придется Абэ Тэруо писать объяснительную еще раз, чтобы вспомнить кое-какие детали и подробности из исчезнувшего журнала лова. Он отложил листок и откинулся на спинку стула. Прямо перед ним на сейфе лежал подарок Ковалева. Земцев его не вскрывал. «Интересно, что там удумал Стас? В одном он уже был прав: сомнения меня замучают, как пить дать замучают».
Земцев придвинул к себе тетрадь молодого матроса Мияко Хираси и стал ее листать. Он не ошибся, это был дневник. На первой его страничке, обрамленная незатейливым орнаментом, была вклеена крохотная фотография милой девушки. Записи чередовались неплохими набросками — в разных ракурсах варьировалось личико все той же девушки.
Он сделал затяжку и закрыл глаза. И почти сразу представил себе картину: пока шкипер заговаривает зубы инспектору Саенко, притворяясь, что не понимает языка цуяку-сан [6] Саши Козлова, радист пробирается в рубку и преспокойно отстукивает на Хоккайдо пару «теплых»: мол, схватили, задержали незаконно, произвол, насилие и прочее. Завтра же сообщение попадет на радио, телевидение, чего доброго, пойдет нота в МИД. Даже если он, Земцев, ничего не докажет за эти 24 часа и шхуну придется отпустить, шуму не оберешься. «А что, такое не исключается, просчет Дымова и Саенко оставить рацию неопечатанной слишком очевиден», — подумал Земцев и решительно стряхнул с себя усталость. Что бы там ни было, сегодня в полночь он обязан принять решение: задержать и возбудить уголовное дело или отпустить с богом на все четыре стороны. Это решение он принимал от имени командира части — пограничного комиссара, и стало быть, помимо личной ответственности и собственного престижа он был в ответе за престиж пограничного комиссара и своей страны, хотя это, быть может, и звучит несколько высокопарно.
6
Цуяку-сан — переводчик.
Нет, он не испытывал робости: сам добровольно взвалил на себя этот груз, а в таких случаях принято говорить, что нет обиды тому, кто сам того захотел. И ответственности он не боялся. Просто хотел реально взглянуть на вещи, ничего здесь не преувеличивая, но и ничего не преуменьшая. Он всегда так поступал, когда дело было сложным и запутанным. А ответственное решение… Что ж, придет время, и он его примет. Без сомнений и колебаний, как это всегда и было. Жизнь научила его простой премудрости — верить в себя и полагаться в трудную минуту прежде всего на свою персону. И надо сказать, что таких минут у него было немало. Взять хотя бы ту, когда он вдруг круто и бесповоротно изменил свою судьбу — на удивление всем, друзьям и близким, решил вернуться в армию…
Земцев вызвал дежурного:
— Если майор будет мной интересоваться, передайте, что я уехал к лейтенанту Логунову в больницу. И поторопите Белецкого…
Он оделся, сунул в куртку дневник Хираси, после некоторого раздумья — объяснительную Абэ Тэруо и вышел из казармы.
Впервые за две недели над Курилами вставало солнце.
4
Пос. Заводский, 9 сентября 197… г. Абэ Тэруо, 1934 года рождения, Хоккайдо, Аккэси гун, Сиритапу.
Место жительства: Нэмуро, ул. Комаба, 215. Образование — 8 классов, национальность — японец, подданный Японии, беспартийный. Шкипер (сендо) и начальник лова (гёротё) промысловой шхуны «Дзуйсё-мару-18». Женат, имеет дочь 10 лет.
Ранее судим, в 1967 году, по ст. 83 и 163 УК РСФСР.
Будучи доставлен в в/ч… за нарушение гос. границы СССР, объясняю (перевод с японского): «Я решил зайти в советские территориальные воды, чтобы укрыться от шторма и привести в порядок крабовые корзины. Промысел наша шхуна вела в нейтральных водах в районе Сапкаку, то есть между островами Кунашир и Шикотан в Южно-Курильском
Бориса трудно было узнать. Он лежал бледный как воск, лицо заострилось, похудело. Только глаза были прежними, веселыми. Он виновато улыбнулся:
— Лежу вот. Совсем без дела. Видишь, старик, как все получилось. Рассчитывал, понимаешь, почревоугодничать на твоем дне рождения…
— Не переживай, не в последний раз.
Земцев сидел у его изголовья в накинутом поверх куртки белом халате и бесцельно вертел в руках фуражку. Все, что надо было сказать, уже сказано. Дневник Хираси тоже перекочевал к Логунову под подушку, и Борис обещал быстро разобраться в его каракулях. Земцев сообщил, что послал за Таней машину и что ее доставят к нему в целости и сохранности, как только придет «Орлец», пусть он не волнуется. Больше вроде и не о чем было говорить. Не мучить же больного деловыми вопросами!
В сущности, они много общались с Борисом, пожалуй, как ни с кем другим в подразделении, подолгу разговаривали друг с другом, но все о деле и о деле. Даже подначки, шутки и розыгрыши у них были деловые. А сказать человеку что-то теплое, ласковое не поворачивался почему-то язык. Было бы куда проще, если бы вошел сейчас Заварушкин и сказал: «Дима, Борису нужна твоя кровь…» Земцев вздохнул: «Деловые мы все нынче люди».
Неожиданно Борис сказал:
— Знаешь, Дима, когда по-настоящему начинаешь ценить жизнь? Когда оказываешься вот здесь, на больничной койке. Никогда б не подумал, чтобы Борька Логунов так цеплялся за свою шкуру, как там, на дороге. Были минуты — думаю: все, кранты, дальше не продвинусь ни на сантиметр, отключаюсь, а потом спрашиваю себя: что ж ты делаешь, фрайер волосяной? Ведь она, чтобы увидеть тебя, за десять тысяч километров летит, пересекает всю страну, неделю томится на Сахалине, все ради каких-то трех дней, а ты…
Борис прикрыл глаза, на щеках у него проступил легкий румянец. Немного погодя заговорил снова:
— Зачем ей все это? Она знает три языка, хороша собой, постоянно в заграничных командировках, ее окружает интересное общество, сотни пижонов в Москве пялятся на нее в метро, на улице, готовые с радостью предложить ей свои услуги, а она летит в тмутаракань, к нам, на край света, чтобы по непролазной грязи притащиться со мной на наше худое стрельбище и, замирая от страха — она страшная трусиха, моя Татьяна, — Борис улыбнулся, — выстрелить из автомата, чтобы доставить мне удовольствие. Лучшая из женщин! — Борис застонал, глаза его блестели. — И я тебя спрашиваю, старик: что это? И почему привалило мне такое счастье?
У дверей кашлянул Заварушкин. Минуту назад, никем не замеченный, он вошел в палату и остановился у порога.
— Ты скулишь оттого, что тебе хорошо, — сказал Валера. — Ничего страшного, твоя королева поухаживает за тобой эти три дня здесь. Женщине приятно кормить с ложечки больших беспомощных мужчин. Манная каша, протертый супчик, утка под бочок…
— Заварушкин, ты бессердечный человек. Я не видел жену почти год, а ты надругался над моим телом!
— Боря, друг, у тебя классическая прободная язва и дикая везучесть. Еще бы час, каких-то шестьдесят минут, и ни один в мире доктор, даже я, Валера Заварушкин, ничего уже не смог бы сделать для твоей божественной женщины. Так что живи и радуйся!
— Самодовольный тип!
Земцев шагал к пирсу и думал: «До чего может быть слепа и эгоистична любовь! Борька — хороший, добрый парень, Татьяна — славная девчонка. Отличная пара! Дышать друг без друга не могут. А живут врозь. Он — здесь, на Курилах, она — в Москве, у родителей. Ну не парадокс?»
Высокая сутуловатая фигура Земцева в кожаной штормовке на фоне проснувшегося от двухнедельной спячки, взбудораженного, залитого солнцем поселка казалась отрешенной. Он старательно обходил лужи на дороге, кому-то молча кивал в ответ на приветствия и никак не реагировал на заигрывания бойких красоток, то и дело попадавшихся навстречу: с комбината возвращалась ночная смена резалок. А счастлив ли он со своей Ниной? Земцев даже приостановился от неожиданности, он впервые задавал себе этот, казалось бы, такой естественный вопрос.