На самых дальних...
Шрифт:
— Это мое личное дело, под какой фамилией плавать на своем судне, это вопрос деликатный, тем более Вакамацу Ёити — имя моего покойного двоюродного брата. — И тут же Ямомото, к которому уже вернулась хозяйская осанка и уверенность, пригрозил: — У вас нет улик. Вы задержали нас незаконно, мы ловили в нейтральных водах. Если вы нас не выпустите через двадцать четыре часа, я вам обещаю большие неприятности. У меня есть влиятельные знакомые, я был представлен самому губернатору…
«Законы нашего судопроизводства он знает хорошо, — отметил про себя Земцев, — а этим заявлением, пожалуй, выдал себя с головой. Теперь я почти на сто процентов уверен, что они все-таки сумели воспользоваться рацией… Что ответить ему? И стоит ли вообще отвечать?»
Сколько их прошло здесь за эти годы! Перед ним, перед майором
Помнится, один даже цитировал Ленина, называл себя бедным пролетарием, а вернулся к себе на Хоккайдо — и в интервью на телевидении публично утверждал, что русские принудили его дать необъективные показания.
Двое других — сендо Кобаяси из Раусу и сендо Хома Кодзи — были большими друзьями, даже породнились семьями, а когда так случилось, что оба попались в наших водах, то на допросах топили друг дружку без зазрения совести, только бы выкрутиться самому.
Известные братья Такахаси поставили своего рода эксперимент в своих разбойничьих делах. Зная, что от пограничников все равно не уйти, они плавали по очереди: один отсиживает у нас срок, другой плавает, потом этот отсиживает, а освобожденный плавает. Так им было легче устроить жизнь семей при потере, так сказать, единственного кормильца.
А как по-пиратски вела себя эта публика в море при задержании! Шли на всякие каверзы. Неожиданно подставляли шхуну под пограничный корабль во время преследования или специально гнали в наши воды едва державшуюся на плаву старую шхуну, чтобы после задержания получить за нее солидную страховку. А если их выгоняли, лезли снова и снова, топили сети, полные лосося или другой ценной рыбы, порядки, полные крабов, обрубали тралы. Все это, конечно, гибло: тонны, тысячи тонн ценнейших морепродуктов. Они не столько воровали, сколько губили. Натура хозяев-хищников проявлялась здесь наиболее зловеще.
Обо всем этом следовало бы напомнить Ямомото в ответ на его угрозу, но Земцев не стал этого делать. «Зачем взывать к совести, когда она спит?» — вспомнил он японскую пословицу.
— Увести! — приказал он часовому. А когда Ямомото был уже в дверях, сказал ему: — В любом случае вас будут судить, за сговор или по показанию свидетелей. Но, учтите, за сговор вы получите больше. Советую подумать.
Ямомото ничего не ответил.
Необходимость в этом разговоре возникла у Земцева неожиданно. Мелькнула вдруг соблазнительная мысль: если бы Ямомото не сознался, был бы прецедент задержать шхуну до выяснения подлинной личности этого человека и тем самым выиграть время. Но Ямомото, словно почувствовав подвох, сознался, и все осталось на прежних местах. Но кое-что он у него все-таки выудил. Ну что ж, двинемся дальше.
Земцев откинулся на спинку стула и посмотрел в окно. Хорошо была видна вся бухта. Одно за другим ее покидали суда. Море властно звало людей, там их ждала работа, по которой они, видно, истосковались за две недели бездействия. Земцев с удовольствием ушел бы сейчас с ними. Он любил море. Пожалуй, поздно он его узнал и полюбил. В Бердичеве моря не было, а когда родители переехали во Владивосток, Дмитрий уже был взрослым. Случись это раньше, наверняка бы связал свою судьбу с морем. В душе он немного завидовал своему другу Ковалеву, другим ребятам из морской пограничной части. Ему нравился флотский порядок, исполненный какого-то особого шика и в то же время очень демократичный. Земцев всегда с удовольствием шел на корабль, этот кусочек цивилизованного мира. «Кусочек нашего Питера», — как говорил Ковалев.
Наверное, у каждого из нас есть свой «кусочек Питера» — то место в жизни, мимо которого мы не имеем права пройти. Земцев вернулся в армию, когда ему было двадцать девять. Это сейчас, задним числом, он понимал, что не мог не вернуться, что его место здесь. А ведь тогда все было далеко не так ясно. А друзьям и близким — просто непонятно. Стоило ли корпеть шесть лет в университете, да еще совмещать это с работой на заводе, чтобы потом вдруг решиться на крутой поворот в судьбе, начать все сначала! Нашлись среди его друзей и такие, кто даже усомнился в нем. Они считали, что в армию возвращаются или остаются там на сверхсрочную службу лишь те,
Конечно, не только это тянуло Земцева в строй, к ночным тревогам, походной неустроенности, кочевой жизни, хотя и здесь была своя прелесть. Существовало еще то самое нечто, которое трудно выразить словами. Бывало, уже на гражданке встретишь солдатский строй, и сердце вдруг сладостно и тревожно забьется. Нет, не оттого, что красиво идут или слаженно звучит песня. Знакомое только тебе, бывшему солдату, чувство святого мужского единения вдруг охватывает тебя, и ты ощущаешь, какое это могучее, сильное и красивое чувство, когда все, как один, и один, как все. Строй уже давно прошел, и песня уже чуть слышна вдали, а ты все стоишь и стоишь, и долго еще живет в тебе эта счастливая определенность…
Отец отнесся к его решению с пониманием.
— Ну что ж, Дмитрий, — сказал он, — неволить не стану, отговаривать тоже. Ты человек взрослый, самостоятельный, голова на плечах имеется. Знаю, решение принял ты не вдруг, обмозговал все, взвесил. А уж коль решение принял, то так тому и быть. Знать, служба военная на роду тебе написана, хоть в нашем роду-племени военных кадровых и вовсе не бывало. Ну да ладно. Скажу одно: служи так, чтоб уважение к себе испытывать мог. Если человек уважает себя через дело, которое он творит, значит, он на месте. На том и стой…
Земцев оторвался от окна и придвинул к себе папку с бумагами. Медленно перелистал протоколы первичного допроса. Вот эти шесть человек — кто из них может помочь ему, с кого начать?
Наруми Симото — это такой маленький, коротко стриженный, матрос, а Сато Эйдзи, наоборот, высокий, худой, повар. Савада Цунэо — это старик, моторист, Иноуэ Тосио — лицо плоское, широкое, взгляд хмурый, он боцман. Камукаи Масахико — этот острижен, вернее, не стрижен под хиппи, брюки светлые в красную полоску, пытается гнусавить по-токийски, видно, выезжал из провинции. Итакура Отомацу — тоже матрос, такой невзрачный на вид, лет тридцати восьми. Все они в море не новички. За исключением Камукаи Масахико, остальные задерживались в наших водах, проходили по делам как свидетели. Народ тертый. Самый старый — Савада Цунэо. Пятьдесят лет в море. Это стаж.
С кого же начать?
Говорят, жизнь человека с кибернетической точки зрения состоит из непрерывного решения неточных задач. Если это так, то его нынешнее состояние скорее обычное, чем из ряда вон выходящее. Так что нечего паниковать. Просто надо начать с любого из шести и идти методом исключения. Рассчитывать на случай ему не приходится, такое бывает не часто. Правда, у Середкина описана одна любопытная ситуация.
Был сговор. Команда и сендо запирались до последнего. Все шло к тому, что надо было их выпускать. И вдруг на исходе суток — новое задержание. Когда сендо с этой новой шхуны увидел здесь, в бухте, задержанную шхуну заговорщиков, он весь аж затрясся от удовольствия и на первом же допросе сам, добровольно, свидетельствовал против ее команды. Оказывается, эта команда не брезговала пиратством, то есть потихоньку трясла чужие сети, в том числе и сети этого шкипера. В результате и поплатилась за свое вероломство. По этому поводу Боря Логунов непременно сказал бы: «Нет, старик, все-таки есть в природе та нечистая сила, которая роняет на пол бутерброд маслом вниз».