На Сибирском тракте
Шрифт:
— Не сомневайтесь, — поддакнула Агнесса.
— А как вы это сделаете? Я же первоклассный боксер, самый тяжелый тяжелоатлет, мастер французской борьбы. Двух вас одной рукой подниму. Не верите? А ну-ка попробуем.
Он засмеялся и попытался обнять девушек.
— Ты отстанешь или нет? — спросила зловеще рыжеватая девушка. — Нахал такой!
— О боже, какие мне наносят оскорбления! Учтем! — Он обхватил рукой талию Агнессы.
Этого Митя перенести не мог и выкрикнул:
— Слушай, друг, отойди! Ты слышишь?
Парень пошел
— А вы почему на меня кричите? Милиция кричит да еще вы.
Он был совсем юн, с легким детским пушком над верхней губой. Лет этак семнадцати. «Маменькин сыночек. Жиденький какой», — определил Митя и миролюбиво сказал:
— Не дури, друг. Видишь, они не хотят. И потом, чего ты на пути встал?
— А мне нравится так.
Он улыбался. Ему, видимо, с кем бы ни дурить, лишь бы дурить. Как козленок.
Митя шагнул влево. За ним — и парень. Митя еще раз шагнул, парень тоже шагнул и смотрел прищурившись, явно насмешливо. Разозлившись, Митя пошел вперед, зацепился ногой за ногу противника. Парень качнулся, но устоял. Оказывается, он был не такой уж «слабак».
Митя шел, но его так и подмывало повернуться и двинуть негодяя по носу; он чувствовал, как от гнева напрягается все его тело. Стараясь успокоиться, он шептал: «А ну тебя к черту! С бякой свяжись — сам бякой будешь». Митю злил не только паршивый стиляга, но и Агнесса со своей подружкой, которые шли спокойно себе, не оглядываясь, будто Митя обязан был опекать их. Очень это ему нужно! К удивлению своему, Митя заметил, что больше сердит на девушек, чем на «козленка».
А «козленок» меж тем не хотел отступать. Догоняя дружинниц, он на ходу поддел Митю плечом и противно крякнул.
Митя тоже толкнул его, хотел как легче, а «козленок», перебирая длинными ногами, выскочил черт те куда — на самую дорогу. Прямо к «козленку» подскочила легковая машина с пронзительным визгом, шофер заорал:
— Зачем на дорогу толкаешь? Другого вам места нету, что ли? Отвечай за вас, окаянных.
— Я тебя сейчас передам милиции, — пообещал Митя и подумал: «Знал бы ты, какие я на заводе тяжести подымаю, — не лез бы».
Это была верная мысль: у Мити лицо нежное-нежное, как у пятиклассника, а новенькая рубашка и брюки так здорово выутюжены, что хочешь не хочешь — подумаешь: маменькины руки постарались. Хотя гладит всегда сам Митя.
— Дружинницам передай, — усмехнулся «козленок» и крикнул: — Эй, девушки!
Дружинницы остановились. «Козленок» снова полез к Мите, а Митя, схватив его за руку, спросил:
— Ты долго будешь?
«Козленок» оскалился и ткнул кулаком Митю под ребра. Это был уже не козленок, а злобный вонючий козлище. Только сейчас Митя понял, почему так буйствует стиляга, — изо рта его тянуло винным запахом.
— Что у вас тут такое? — спросила Агнесса, приближаясь со своей подругой к парням.
Уж где как, а сейчас Митя совсем не хотел казаться человеком, которого кто хочет толкает и обзывает всякими дурными словами. Покрепче зажав
— Покрашена! — завопил «козел». — Решетка покрашена!
Только тут Митя заметил, что решетка сада и в самом деле какая-то необычная; очень уж черная и как бы слегка отсвечивает. Он не мог объяснить позднее, почему на него нашло такое: Митя крепко прижал «козла» к решетке, и на стиляжью рубаху и на голубые штаны легли жирные черные полосы. «Козел» стал отбиваться руками и ногами и закричал. Митя еще разок прижал его к решетке — на рубахе и брюках появились новые темные полосы.
— Подождите. — услышал он сзади голос Агнессы и грубо ответил ей:
— Уйди!
— Утихомирьте этого хулигана! — визгливо кричала рядом старая женщина, обзывая «хулиганом» не кого-нибудь, а уж конечно его, Митю. — Чего вы смотрите? Дружинницы тоже…
— Это тот… — сказала Агнесса.
— Что «тот»? Хватайте его за руки, мерзавца!
— Разрешите, граждане! — Возле драчунов уже успела образоваться небольшая толпа, и милиционер не совсем любезно отстранял людей. — Разрешите! Что здесь происходит?
На другой день после смены Митю позвал к себе секретарь парткома завода. Кабинет Германа Васильевича был в здании заводоуправления. Пробираясь по длинному полутемному коридору, Митя повстречал Райского и подумал: «От секретаря. За «козла» заступался и на меня пер всякую ерунду, старикашка противный».
Митя никогда бы не подумал, что все было как раз наоборот. Райский зашел в партком по своим делам и, узнав о Митиных злоключениях, сказал: «Мало он ему… Покрепче бы надо. Я бы этого милягу медом обмазал, обсыпал перьями да по улице проташшил».
Секретарь парткома разговаривал с Митей спокойно, очень вежливо, но Митя понял, что он «не в духах»: к знакомым молодым ребятам Герман Васильевич обращался запросто и на «ты», а когда сердился, становился противно вежливым.
— Расскажите, что у вас вчера произошло возле городского сада. И расскажите, пожалуйста, поподробнее.
Слушая Митино объяснение, он кивал головой не то одобрительно, не то осуждающе — не поймешь. Задал несколько вопросов, крепко крякнул, будто стакан водки выпил, и сказал:
— Тэк, тэк! А горячку порол зачем? Ну, в самом деле, зачем ты рубаху и штаны ему попортил? А? Это же все-таки одежда.
— Интересно! — удивился Митя. — Очень даже интересно. Что ему, морду свою подставлять?
— Что за слово такое — «морда»? И ты чего тут крутишь? Пристает хулиган, — значит, надо забрать его. Понял? Народ призвать на помощь. Рядом дружинницы шли.
— Хо, дружинницы!..
— Чего хокаешь? Во всяком случае, ты не имел права портить ему костюм. Понял? Парнишка этот — сын инженера Лукина с отделения дороги. И Лукин сейчас поднимает шум. У них, понимаешь, зацепка — испорченный костюм.