На синей комете
Шрифт:
Сердце у меня встрепенулось.
— Я?! Почему?
— Голландец рассказал мне, ещё по телефону, про ограбление банка, про гибель ночного сторожа и премию в десять тысяч долларов.
— Только я мало что помню, — признался я. — А грабители, наверно, давно сбежали в Мексику. И живут припеваючи.
— В Мексику? — оживился Голландец. — Почему в Мексику, Оскар?
— Не знаю. — Я нахмурился. — Не помню.
В этот момент я поймал на себе пристальный взгляд мисс Чау — слепящий, словно фары встречного автомобиля в тёмную безлунную ночь. Он осветил какие-то дальние закоулки моей памяти, но только
— Ну что ж. Макет семьи Кроуфорд по праву считается одной из достопримечательностей Голливуда, — снова заговорила Алма. — Из города сюда, в Беверли-Хиллз, ходит автобус, привозит туристов, которые хотят посмотреть на дома кинозвёзд. Иногда этот автобус останавливается у ворот, и мисс Кроуфорд пускает туристов в сад. Если она в настроении. — Алма переглянулась с Голландцем. — Но я, к сожалению, не умею запускать поезда. А кто-нибудь из вас умеет?
Отец кивнул:
— Ещё бы! Конечно, умеем.
— Я очень рада. — Алма встала и оправила юбку. — Формально поезда принадлежат Кристоферу, сыну Джоан. Мне бы не хотелось никаких неприятностей. Ведь характер у Джоан — не сахар. Она очень вспыльчива. Если с поездами что-то случится, она, пожалуй, разобьёт о мою голову хрустальный графин.
Папа заверил Алму, что имеет огромный опыт обращения с миниатюрными железными дорогами и, когда он рядом, поездам ничего не грозит.
— Я вам полностью доверяю! — воскликнула Алма. — У вас такое честное лицо!
Она повела нас к лифту. Вот уж не думал, что в частном доме может быть лифт! Мы спустились на два этажа. Алма включила свет.
— Оскар, не возражаешь, если я расскажу мужу твою потрясающую историю? — спросила она. — Про ограбление банка.
— Конечно, рассказывайте, — ответил я. — На здоровье.
— Мой муж коллекционирует криминальные сюжеты. — Она лучезарно улыбнулась нам с папой. — Особенно непридуманные. Я уверена, что твоя история его очень заинтересует.
Макет в подвале Кроуфордов оказался гигантским. Намного больше того, что стоял в банке мистера Петтишанкса, а наш макет, с улицы Люцифер, с ним и сравнивать нечего. Чего тут только не было: и автопогрузчики, и груды угля, и механизмы для загрузки бочек! Тут бегал знаменитый товарняк под названием «Тихоокеанский», длиной в шестьдесят вагонов! Ещё было много новых, не виданных мною раньше грузовых полувагонов. Сверкали лучи прожекторов. Я даже рот открыл от изумления. Да, за десять лет компания «Лайонел» сделала большой шаг вперёд. Простенькие поезда и паровозы по большей части канули в прошлое, лишь несколько моих прежних любимцев оставались в строю. Но нынешние поезда!.. Они стремительно вылетали из туннеля, словно из будущего, — мощные, обтекаемые, как неумолимые торпеды:
«Командор Вандербильт», «Гудзон» и «Гайавата» с сияющим на локомотиве золотым орлом. «Летящий янки» отсчитывал круг за кругом, полностью оправдывая своё название. Папа оказался к такому великолепию не готов. Взглянув на макет Кроуфордов, он не смог сдержать слёз.
— Я десять лет не видел таких поездов. — Папин голос дрожал.
Голландец дружески потрепал его по плечу:
—
Папа вытер глаза и улыбнулся.
— Да я и не вешаю! — сказал он. — Вот, увидел поезда — словно помолодел!
В отличие от папы, я волю чувствам не давал. Я занимался делом. Перво-наперво проверил все линии. Оказалось, что на этом макете Центральный вокзал Нью-Йорка выглядит крупнее и вообще иначе, чем на макете мистера Петтишанкса. От этого реконструированного вокзала вели прежние линии и две новые: Южная и на Баффало.
Скалистые горы для Кристофера Кроуфорда сделали не из папье-маше, а из натурального гранита. Их вырубили из скалы, на которой стоял особняк. Вершина Пайкс-Пик вздымалась на невиданную высоту. Выдолбленные в камне ущелья и утёсы выглядели совсем как настоящие. А вокзал в Лос-Анджелесе был ровно такой, как сейчас. Новый, недавно построенный. Перед его фасадом красовались богини с тёмно-красными светильниками, а в огромное, как у мамонта, чрево вели одновременно десять путей, по которым сновали поезда.
Однако главной достопримечательностью этого макета были не вокзалы, а мост Хеллгейт. Компания «Лайонел» и в прежние времена выпускала этот арочный мост через Ист-Ривер в Нью-Йорке как самую дорогую и ценную часть макета. Кстати, у мистера Петтишанкса моста не было. А ведь это шедевр инженерной мысли! Подвесной мост в сто раз меньше настоящего, но ничуть не менее величественный.
Я нашёл место, где экспресс «Тихоокеанский союз» на полной скорости выезжал из туннеля, пересекая сразу три другие линии — на Атчисон, на Топеку и на Санта-Фе. Поезд поменьше покорно остановился на семафоре, чтобы пропустить эту махину. Крепко зажав в руке пакет с новой одеждой, я прижался щекой к жёсткой крашеной траве и попытался представить, что нахожусь рядом с метельником, массивным устройством на передней части локомотива, которое удаляет с путей всё, что мешает движению состава. Настоящего состава. Я представлял, что камни, уложенные для укрепления колеи, не крошечные, а большие, как бейсбольный мяч. Я слышал — почти слышал — звук собственных шагов: будто бегу по жёлтым плиткам, по платформе нового лос-анджелесского вокзала. Голландец следил за мной во все глаза.
Получится? Не получится? Всё вроде бы готово… Есть только одно «но»… Хватит ли у меня сил расстаться с папой?
— Ты сможешь, Оскар? — прошептал он. — Как думаешь, получится?
— Пап, если получится, ты это сразу поймёшь. Я просто исчезну.
Папа обнял меня и не отпускал целую минуту. Потом отстранился и, не отнимая рук, молча смотрел мне в глаза. Долго-долго.
— До свидания, Оскар, — наконец прошептал он и беспомощно провёл рукой по лысине, словно приглаживал растрёпанные тёмные волосы.
— До свидания, папа. — Мой голос, взрослый мужской голос, дрогнул совсем по-детски.
Папа не мог смотреть, как я исчезаю. Он отвернулся.
Нас связывает трос, канат. Его надо отвязать… обрубить… Мы разбогатеем! Я делаю это ради нас обоих.
Я улыбнулся сквозь застилавшие глаза слёзы.
Голландец слегка подтолкнул меня меж лопаток и громко, как спортивный комментатор, закричал:
— Давай, Оскар! Вперёд!
Я прыгнул. Но сердце моё осталось с папой.