На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою
Шрифт:
В комнате было тихо и тепло. Мягкий свет от двух свечей освещал стол и лица сидящих около него молодых людей, не проникая в углы комнаты, погруженные в таинственный полумрак. За окном меж тем пронзительно выла и стонала разыгравшаяся вьюга, и этот контраст между тем диким смятением, которое происходило там, за стеной, в необозримом пространстве погруженной в мрак и холод пустыни, и уютной тишиной, царившей в небольшой, тепло натопленной комнате, невольно навеял тихие, грустно-радостные, неясные думы.
— Как хорошо, — мечтательно вздохнул Колосов. — Если бы всю жизнь так!
Аня ничего
— Аня, — продолжал Колосов, — знаешь, о чем я сейчас думаю?
— О чем?
— Мне очень бы хотелось встретить того человека, который выстрелил в меня тогда.
— Вот, — удивилась немного девушка, — неужели вы так злопамятны? Вам непременно хочется видеть его повешенным?
— Повешенным? Сохрани Бог! Напротив, я готов отдать ему все, что имею, готов на всю жизнь сделать его другом, готов для него пойти на всякую жертву. Словом, если в жизни был человек, к которому я чувствовал бы горячую, беспредельную благодарность, то это к этому неизвестному мне врагу, чуть было не отправившему меня на тот свет. Зато теперь благодаря ему я один из счастливейших людей. Ведь так, Аня, один из счастливейших?
— Не знаю, это смотря по тому, в чем ты видишь счастие?
— Как в чем? А вот в том, что ты сидишь подле меня, что мы с тобой одни с глазу на глаз, что ты теперь ласково, дружески говоришь, не так, как говорила прежде. Помнишь?
— А ты помнишь? Какой же ты злопамятный! — укоризненно покачала головой Аня.
— Я злопамятный? Что ты! Если я теперь и говорю, то к слову, чтобы ты могла сама представить, как я теперь счастлив и доволен. А признайся, — добавил он шутливо, — ты ведь меня очень мучила, даже еще в тот день, на балу, помнишь?
— Помню. А ты неужели не догадываешься, почему я так держала себя?
Сказав это, Аня положила работу и долгим, испытующим взглядом посмотрела в глаза Колосову.
— Мне кажется, я как будто догадываюсь, но не решаюсь сказать, — смущенно улыбнулся Иван Макарович. — Неужели потому?
— Да, разумеется. Я тогда уже любила тебя, но не была в тебе уверена. Я боялась, не принимаешь ли ты простое увлечение за настоящую любовь, в твои года готовы увлекаться кем угодно…
— В мои года? — рассмеялся Колосов. — Подумаешь, какая старуха! Откуда это у тебя такая опытность?
— Напрасно смеешься, — серьезным тоном возразила Аня, — я годами моложе тебя, но жизнь знаю лучше. Ты знаешь, девочки, остающиеся без матери, с отцом, рано стареют. Я в то время, когда мои сверстницы ни о чем ином не думали, как о куклах и шалостях, уже была почти самостоятельной хозяйкой, сидела с большими, как равная им, слушала их беседы; благодаря этому я многое понимаю из того, что люди называют "жизнью".
— Вот как! — все с тою же шутливостью проговорил Колосов. — Любопытно бы послушать, что именно такое ты поняла в жизни?
— А хотя бы и то, что мы, девушки и женщины, в большинстве случаев гораздо глубже любим, чем вы. У вас, мужчин, любовь, пожалуй, я согласна, сильней, вы более нас способны на подвиги из-за нее, выражаете ее более бурно, все это так, но зато мы любим продолжительнее и постоянней. Вы, мужчины, любя одну, можете увлечься другой и полюбить ее еще сильнее первой.
—
— А мы сначала должны разлюбить первого, а уже потом полюбить второго. Вот в чем наша разница с вами.
— Ну, Аня, — тоном некоторой даже растерянности сказал Колосов, — вот бы послушал кто-нибудь тебя, как ты разговариваешь о любви тоном опытной женщины…
— Осудили бы? Ты это хочешь сказать? Может быть, и ты осуждаешь? В таком случае, скажу тебе, твое осуждение совсем несправедливо. Я, говоря так о любви, передаю слова отца. Это его мнение, проверенное мною на многих случаях. Вспомни об утопившейся в прошлом году казачке Маше. Вынужденная выйти замуж за человека, которого она не любила, она четыре года не переставала любить своего первого жениха. Четыре года она мучилась, боролась с своим чувством. Наконец, не выдержала и покончила с собой, и не потому, чтобы муж ей попался дурной, обижал ее. Напротив, он относился к ней очень хорошо, искренно любил ее и она могла бы быть счастлива, если бы была в силах заглушить свои чувства к избранному своего сердца.
— Единственный случай, ничего не доказывающий.
— А между мужчинами и такого не было. Я, по крайней мере, не видела и не знаю. Я знала много молодых парней, про которых рассказывали, что их силой заставили жениться на нелюбимых девушках, оторвав от выбранных ими раньше невест, и что же? Все они очень скоро утешались и забывали о своих увлечениях. А сколько девушек кончают свою жизнь самоубийством с горя по покинувшим их женихам? Парней же, убивших себя по такому поводу, я что-то не видела.
— Вы судите по казачкам, посадским и нашим солдаткам, — серьезно возразил Колосов, — у них это так. В действительности много случаев самоубийств от любви, но на это есть особые причины. А вы подымитесь выше, в среду людей образованных, и увидите, что и мужчины часто кончают счеты с жизнью из-за неудачной, несчастной любви. Мне Спиридов рассказывал, у него в Петербурге была знакомая одна княгиня, красавица, фамилии он не называл, но теперь мы знаем, что это была княгиня Двоекурова, она была замужем, и в нее влюбился один молодой человек, начинающий художник-живописец, только что окончивший университет. Около полугода он вздыхал по ней, томился, издали любовался ею, не смея подойти близко, и наконец зарезался. После его смерти осталась записка: "Я полюбил замужнюю женщину, жениться на ней не могу и жить без нее тоже не могу. Простите и не вините меня". И никто даже не знал, о какой женщине идет речь, он не оставил ее имени в записки, не упомянул ни разу в разговорах о ней. Она сама тоже ничего не знала и, как утверждает Спиридов, не знает и до сих пор.
— А как же он-то узнал?
— Совершенно случайно. Он был знаком с юношей и пришел к нему как раз в тот день, когда тот покончил свою жизнь. Он зарезался, сидя в глубоком кресле против стола, на котором стоял портрет незнакомой Спиридову женщины, писанный рукою его друга. Спиридов взял этот портрет себе на память. Я видел его у него. Действительно, дивная красавица, что-то нечеловеческое в ее лице, просто древнегреческая богиня. Если она на портрете так хороша, то чем же она должна быть в действительности!