На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов
Шрифт:
"Славная девушка, — подумал Спиридов, — сердечная, умная и не плакса. Другая бы при подобных обстоятельствах такой бы плач на реках вавилонских развела бы, что только держись, а она молодцом, ободряет да шутит…"
Спиридова охватило страстное желание поскорей ответить на это письмо. Иван, согласно своему обещанию, принес бумагу и карандаш, и Спиридов с жаром принялся за работу. После долгого вынужденного бездействия писание письма доставляло ему высокое наслаждение. Он писал, пока позволял свет, скупо проникавший в узенькое окошечко, и исписал кругом целых три листа писчей серой бумаги.
Иван взялся доставить письмо не позже, как через неделю.
— Смотри, не попадись, — предупредил его Спиридов.
— Не беспокойтесь, — усмехнулся тот, — не попа дался до сих пор, так теперь и подавно не поймают.
Однажды, в начале февраля, Петюня проснулся чрезвычайно встревоженный. Глаза его были заплаканы, и по лицу текли крупные капли слез.
Увидев его в таком состояния, старик Арбузов чрезвычайно встревожился и принялся расспрашивать о причине его огорчения.
— Я и сам не знаю, дедушка, — отвечал уныло мальчик, — сон мне страшный приснился. Вижу я, зверь какой-то огромный да страшный прибежал, схватил меня и потащил. Я давай кричать, а он ухватил меня за горло зубами и давай грызть… А ты, дедушка, тоже тут, а только ничем помочь мне не можешь, потому на цепи сидишь. Махаешь руками, плачешь, а оборонить меня от зверя тебе никаким образом нельзя. Дедушка, — добавил мальчик, — страшный этот сон не к добру, чует мое сердце, что не к добру.
— И, полно, голубчик, постарался утешить Петюню старик Арбузов, — напротив, слезы во сне — это к радости. Может, Бог даст, генерал за нас вступится, Каина то нашего урезонит, чтобы он, значит, денег прислал и нас отсюда вызволил.
— Нет, дедушка, не к тому этот сон, помяни мои слова. Недаром сердце ноет, а сердце — вещун, чует оно беду неминуемую.
В голосе мальчика было столько безнадежной тоски, что, слушая его, даже у Спиридова защемило сердце, а бедный старик Арбузов совершенно растерялся и только вздыхал и крестился, повторяя скороговоркой слова приходивших ему на память молитв.
До полудня, однако, ничего не случилось.
Тем не менее состояние духа мальчика нисколько не изменилось к лучшему. Он по-прежнему сидел нахохлившись и то и дело испуганно поглядывал на Тверь, точно ожидая оттуда себе беды.
Его тревога сообщилась дедушке и Спиридову, которые так же, как и Петюня, сидели в тревожном ожидании чего-то ужасного, что должно было неизбежно случиться именно сегодня.
Вдруг дверь отворилась, и в сопровождении сторожей, нескольких мюридов, Ташав Хаджи и Агамал-бека неторопливой походкой вошел тот самый перс, который приезжал за купцом-армянином.
Увидев его, Петюня затрепетал всем телом и бросился к дедушке.
— Дедушка, вот он, зверь то мой! — завопил
Арбузов помертвел весь и, широко открыв глаза, с ужасом уставился на перса.
Воцарилась мертвая тишина, нарушаемая только отчаянными, душу раздирающими воплями мальчика.
Войдя в туснак-хан, старый перс, Ташав-Хаджи и Агамал-бек прямо направились к Петюне. Увидя их подле себя, мальчик сразу затих и спрятал голову в колени дедушки, только крепче прижался к ним, не смея повернуть головы. Перс что-то коротко сказал. Два нукера подошли к Арбузову и, надев на него ошейник с цепью, замкнули ее у стены. Старик был так ошеломлен, что даже не сопротивлялся.
Приковав его, те же нукеры грубо схватили мальчика и поставили его перед персом. Тот несколько минут пристально его разглядывал, затем, не довольствуясь этим, для чего-то раскрыл ему рот, ощупал пальца ми десны, помял живот и провел ногтем по спинному хребту, потрогал колени, икры и после всего этого с решительным и как бы слегка раздражительным видом обратился к Ташав-Хаджи с несколькими резко сказанными фразами.
Ташав-Хаджи слегка повел насмешливо углами губ и поднял брови, но промолчал.
Перс заговорил снова. На этот раз Ташав ответил ему. Завязался спор, продолжавшийся несколько минут. Наконец перс, сердито сверкнув глазами, направился к двери, после чего Агамал-бек, бывший все время безмолвным свидетелем, заговорил горячо и убедительно, обращаясь то к Ташаву, то к остановившемуся посреди комнаты персу.
Ташав долго слушал Агамал-бека, потупив голову и задумчиво поглаживая рукой свою подстриженную бородку. Наконец, очевидно, убежденный доводами оратора, он сделал энергичный жест плечами и, обратясь к сторожам, почтительно стоявшим у дверей, резким голосом отдал им короткое приказание. Те быстро подошли к Петюне, и не успел он опомниться, как руки его были связаны и сам он перекинут через плечо, точно барашек. Только теперь оцепенение, охватившее Арбузова при входе татар, покинуло его. Он заметался на своей цепи и страшным, задыхающимся голосом закричал:
— Слушайте, вы, душегубы, куда вы хотите вести мальчика?
Никто из присутствующих даже и не взглянул на него, и все двинулись к выходу вслед за нукером, несшим на своем плече горько рыдавшего Петюню.
— Стойте, ироды, стойте, анафемы! — ревел Арбузов, прыгая на цепи как старый лохматый пес, про стирая вперед свои руки. Он был ужасен. Всклокоченный, бледный, с перекошенным лицом, с глазами, налитыми кровью, тяжело, прерывисто дыша, он неистово потрясал цепью, силясь разорвать ее и оглашая своды мрачной темницы нечеловеческими воплями.
Петюню вынесли. Последний раз издали донесся его душу надрывающий вопль:
— Дедушка, дедушка!..
Арбузов собрал все свои силы и бешено потряс цепью, но цепь не поддалась; тогда, потеряв всякую надежду, он с глухим стоном, как подкошенный, свалился на земляной пол лицом вниз и в бессильной ярости и отчаянии принялся губами и ногтями рыть и грызть землю.
У Спиридова при виде такого нечеловеческого страдания холод пробежал по телу и волосы шевельнулись на голове: так страшен был Арбузов в эту минуту.