На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов
Шрифт:
— Почему ты думаешь? — усомнился Костров.
— Тут и думать нечего. Кого хотите из наших стариков спросите, да вот хоть Левчука. Левчук! — чуть слышно позвал взводный. — Поди сюда, — слышишь — воют, кто это будет, как ты думаешь: чакалки или татары?
— Должно, татары, — равнодушно произнес Лев-чук, здоровый детина с лицом круглым и красным, как сайка, — больно ровно перекликаются, у чакалок такой переклички не бывает.
Костров почувствовал то легкое и приятное волнение, какое испытывает человек не трусливый перед еще неизвестной, грозно надвигающейся опасностью. Впереди него, скрываясь во мраке ночи, наполняя его пустоту, двигались толпы врагов. Сколько их — неизвестно,
Успеем ли вовремя заметить их, чтобы, дав залп, успеть отступить к своим силам, под прикрытие орудий?..
Костров приникает ухом к земле, и чудится ему, словно где-то впереди тихо и осторожно ползет огромная змея, шурша брюхом по камням. С каждой минутой шорох становится яснее… Нет сомнения, это подбираются горцы. Костров оглядывается, хочет предупредить своих, посмотреть, не спит ли кто; но никто не спит и предупреждать некого. Десятка полтора голов приподнялись над землей и, застыв в неподвижных позах, чутко прислушиваются. Глаза широко открыты, дыхание задержано, слух напряжен до последней степени, руки крепко держат шейки ружейных прикладов, а шорох все ближе и ближе… словно тень, колеблясь и волнуясь, проползла по земле…
— Пора, ваше благородие, — говорит взводный, но Костров не столько услыхал, сколько понял по движению губ то, что сказал ему солдат. Он вторично оглядывается. Надо отдать приказание изготовиться к залпу… Но и вторично поручик убеждается, что ему не о чем заботиться. Люди сами все знают. Без команды, без слов, каждый из них уже приложился, навел свое ружье на намеченную им цель и терпеливо ждет команды.
Костров поднял руку.
— Пали! — неожиданно громко, как на плацу, командует он…
Резвый, оглушительный залп покрывает его голос, и тотчас же, как бы вторя ему, вправо и влево загремели залпы других секретов. Одновременно с этим впереди раздаются громкие крики и стоны. Горцы поняли, что они открыты, теперь им незачем скрываться, надо было спешить, и вот, оглашая тишину неистовым воплем "Алла! Алла!", несколько тысяч ног с шумом, похожим на гул воды, прорвавшей плотину, бросились на передовые секреты русских; но последние уже успели отступить и соединиться с главными силами, быстро становившимися в ружье. Через минуту уже по всей линии закипел ожесточенный бой. Сдвинув папахи на затылок бритых голов, подобрав полы черкесок и засучив рукава, мюриды бросились, как слепые, на русские ряды с пронзительными воплями, стараясь прорвать стальную стену штыков, но это им не удалось. Плотно прижавшись плечо к плечу, ни на минуту не теряя своего хладнокровия и спокойствия, солдаты дружно встречали их бешеные натиски и отбрасывали назад. Битва напоминала бешеный поток, с ревом и воем несущийся на гранитный утес. Глядя на бег волн, на их яростный прибой, казалось, что в следующую минуту они смоют, опрокинут каменную глыбу, стоящую на их пути, и победно разольются по долине; но проходили минуты, часы, волны ревели, разлетаясь в мириады тяжелых, как свинец, брызг, разбрасывая кругом хлопья пены, а гранитные острые утесы по-прежнему стояли незыблемы, только слегка содрогаясь под могучим напором разбушевавшейся стихии.
Неоднократно возобновляли горцы свои атаки, но, несмотря на всю свою храбрость, они всякий раз были отражаемы и рассыпались во все стороны, едва успевая подобрать своих раненых и убитых. Увидя это, Ташав-Хаджи, Сурхай, Наулла-бек и другие любимцы Шамиля бросались навстречу расстроенным беглецам, останавливали их, собирали вокруг себя и, воспламенив несколькими горячими фразами, снова вели
На рассвете Шамиль сам повел свои утомленные боем полчища. Это была с его стороны последняя по пытка. Увидя впереди себя грозного имама, которого многие из горцев считали святым и неуязвимым для пуль и снарядов, мюриды воспрянули духом. Сердца их усиленно забились, глаза разгорелись, восторг и энтузиазм охватил их. Неистовый вопль потряс многотысячную толпу, и вся она, как один человек, ринулась вслед за своим вождем. Пешие обгоняли конных, никому не хотелось быть сзади, о смерти не думал никто.
Пригнувшись к голове коня, с развевающимися концами кисейной повязки на черной папахе, размахивая шашкой, полученной им в дар от персидского шаха, Шамиль вихрем носился перед рядами своих воинов, громким голосом разжигая в них мужество, суля блаженство в раю и победу над гяурами.
В русских рядах его тотчас заметили, и сотни стрелков, старательно прицеливаясь, открыли по нем учащенную пальбу; но словно бы в подтверждение созданной легенды о заговоре, ни одна пуля не коснулась имама. Снаряды лопались около него, на мгновенье застилая его дымом и пылью, но он продолжал оставаться невредим.
— Ишь, проклятый, заговоренный, и пули-то его не берут! — перешептывались солдаты, суеверно осеняя ружье крестом и снова старательно прицеливаясь.
На этот раз натиск горцев был особенно дружен и стремителен. Первые ряды их уже вскочили на вал и ринулись на русских. Одно орудие, стоявшее с краю и не успевшее отъехать назад, было окружено, горцы облепили его, как мухи; несколько человек прислуги, отбивавшиеся банниками и тесаками, полегли до одного; находившееся вблизи в прикрытии пехотные солдаты рванулись было на выручку, но были отброшены…
Шамиль, орлиным взглядом издали заметивший удачу своих, помчался к ним сломя голову; захват орудия, о котором он так мечтал, чрезвычайно обрадовал его, он уже отдал приказание скорее оттащить пушку назад, но в эту минуту, словно вынырнув из сплошного дыма, окутывавшего всю окрестность, вылетела сотня казикумыхской милиции под предводительством молодого красивого Нафтул-хана. Завидя заклятого врага своего рода, Нафтул взвизгнул от бешенства и, припав к луке седла, бросился сбоку на Шамиля. Имам вовремя заметил юношу. Презрительная улыбка искривила его тонкие губы, глаза мрачно сверкнули; сильной рукой рванув повод, он круто повернул своего коня и грудь с грудью встретился с Нафтул-ханом. Пронзительно лязгнули скрестившиеся клинки… Шашка вылетела из руки Нафтул-хана, но он не растерялся, обхватил одной рукой Шамиля за талию, другою выхватил кинжал и занес над головою, готовясь глубоко всадить его в грудь имама. Шамиль понял опасность; собрав всю свою богатырскую силу, он схватил Нафтул-хана за горло и так крепко сжал железными пальцами, что у того рука бессильно опустилась и лицо побагровело.
— Щенок, за то, что, будучи сам мусульманином, ты осмелился поднять руку на верного слугу Аллаха, себя постигнет жестокая казнь! — грозно крикнул имам и, сбросив полузадохнувшегося Нафтул-хана с седла, добавил, обращаясь к окружившим его мюридам: — Возьмите этого пса, и пусть он ждет своей участи!
Мюриды набросились на молодого хана, обезоружили его, связали арканами и поволокли из свалки. Гем временем казикумыхцы и мехтулинцы, пользуясь своим превосходством в числе, рассеяли горцев, завладевших орудием, и погнали назад.