На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

* * *

Боль начинает наплывать Опять — тебе назло. А ты быстрее за слова, Но больше нету слов. И ты поймёшь: спастись нельзя, И боль зальёт глаза. Ведь ты давно уж всё сказал, Что надо б тут сказать. 1941

* * *

До вечера, не в унисон толпе, Шарахающейся от таких, Ходил и мечтал об одной тебе И вслух сочинял стихи. А город стиснул мечты домами. А небо

покрыло их серою коркой. Но ты… Ты мелькала, вплетаясь в орнамент Деревьев, Днепра и Владимирской горки. 1940

Жуча

Вот прыгает резвая умница, Смеётся задорно и громко. Но вдруг замолчит, задумается, Веселье в комочек скомкав. Ты смелая, честная, жгучая. Всегда ты горишь в движении. Останься навеки Жучею, Не будь никогда Евгенией. 1941

Детство кончилось

Так в памяти будет: и Днепр, и Труханов, И малиноватый весенний закат… Как бегали вместе, махали руками, Как сердце моё обходила тоска. Зачем? Мы ведь вместе. Втроём. За игрою. Но вот вечереет. Пора уходить. И стало вдруг ясно: нас было не трое, А вас было двое. И я был один. 1941

Война

Поездка в Ашу

Ночь. Но луна не укрылась за тучами. Поезд несётся, безжалостно скор… Я на ступеньках под звуки гремучие Быстро лечу меж отвесами гор. Что мне с того, что купе не со стенками, — Много удобств погубила война, Мест не найти — обойдёмся ступеньками. Будет что вспомнить во все времена. Ветер! Струями бодрящего холода Вялость мою прогоняешь ты прочь. Что ж! Печатлейся, голодная молодость, — Ветер и горы, ступенька и ночь! 1942

* * *

Это было в Уральских горах Иль, вернее, во впадине гор, Где река на восьми языках С тёмной ночью ведёт разговор. Он звучал мне отчётливо так, Говорливый, шумливый, немой… Когда я проходил там в лаптях, В пять утра возвращаясь домой. Это юность моя, как река… Озарённые шишки вокруг. Или в мыслях от пули врага Погибающий где-нибудь друг. Как из впадины рвалась душа. Даль была так доступно жива За Миньяром вставала Аша, За Ашою Уфа и Москва, За Москвою опасность в глаза, Там ведь рядом история шла… А вокруг только горы в лесах, Где в тени земляника росла. Да! Леса. Но в рабочих ушах Вместо шелеста скрежет стальной. Я свободою только дышал В пять утра, возвращаясь домой. 1945

На уральской станции

Над станцией бушует снег, Слепляющийся тёплый снег. Он бьёт в глаза и как на грех Стремится вызвать женский смех, Хороший серебристый смех, Такой же тёплый, как и снег. Над станцией бушует снег, А в ожидальном зале — смех, Мужской, удушливый, сухой, С едва подавленной тоской, В который отзвук тот прошёл, Что всё равно нехорошо. Да! Всё нехорошо — и пусть Задержит поезд Златоуст, И плохо прячется пускай За анекдотами тоска. Над

станцией бушует снег И хочет вызвать женский смех. 1946

* * *

О нет! Меня таким не знала ты, Он вывернут войной, духовный профиль. И верь не верь, предел моей мечты — Печёный хлеб да жареный картофель. Мне снятся сны. В них часто он шипит На сковородке. И блестит от сала. Да хлеба горы! Да домашний быт, Да всё, над чем смеялись мы, бывало. Но как бы я об этом ни мечтал, Но в тишине с картофелем и салом Я б верно скоро дико заскучал! И ты тогда б меня опять узнала. 1943

На военной пересылке

Два солдата и матрос. Завтра бросят на мороз, А тоска, как нож, остра, А в коленях медсестра Распласталась поперёк Сразу трёх. Так куда приятней жить. Так красивше. Не невинной погибать, А пожившей. А ещё — на нижних нарах Взятых из дому ребят Баснями пугает старый Трижды раненный солдат. И согнувшись, как калеки, На полу сидят узбеки, Продают кишмиш по чести, Вшей таскают в полутьме И на все команды вместе Отвечают: «Я бельме». А на улице пока Заморозь ещё легка. Ходят девочки в кино, Шутят мальчики смешно. А снежинки, а снежинки До чего как хороши… Здесь не будет ни грустинки, Только выйди и дыши. Только выход нам закрыт: Будка у ворот стоит. 1944

* * *

От судьбы никуда не уйти, Ты доставлен по списку как прочий. И теперь ты укладчик пути, Матерящийся чернорабочий. А вокруг только посвист зимы, Только поле, где воет волчица, Что бы в жизни ни значили мы, А для треста мы все единицы. Видно, вовсе ты был не герой, А душа у тебя небольшая, Раз ты злишься, что время тобой, Что костяшкой на счётах, играет. 1943

Москва

Эпизод

Что за мною зрится им, Думать непривычно. Я сижу в милиции, Выясняю личность. Что ж тут удивительного Для меня, поэта? Личность подозрительная — Документов нету. Я тобою брошенный, Потому что тоже Ты меня, хорошая, Выяснить не можешь. 1944–1945

Поэзии

Ты разве женщина? О нет! Наврали все, что ты такая. Ведь я, как пугало, одет, А ты меня не избегаешь. Пусть у других в карманах тыщи, Но — не кокетка и не блядь — Поэзия приходит к нищим, Которым нечего терять.

* * *

Поэзия! Чего ты хочешь? И что ты есть, в конце концов? И из каких хороших строчек Вдруг кажешь ты своё лицо? Я знатокам давно не верю, Что, глядя совами в тетрадь, За клеткою не видя зверя, Незнамо что начнут болтать…