На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

* * *

Не надо, мой милый, не сетуй На то, что так быстро ушла. Нежданная женщина эта Дала тебе всё что смогла. Ты долго тоскуешь на свете, А всё же ещё не постиг, Что молнии долго не светят, Лишь вспыхивают на миг. 1946

* * *

Я пока ещё не знаю, Что есть общего у нас. Но всё чаще вспоминаю Свет твоих зелёных глаз. Он зелёный и победный — Словно пламя в глубине. Верно, скифы не бесследно Проходили по стране. 1947

* * *

От дурачеств, от ума ли Жили мы с тобой, смеясь, И любовью не назвали Кратковременную

связь, Приписав блаженство это В трудный год после войны Морю солнечного света И влиянию весны… Что ж! Любовь смутна, как осень, Высока, как небеса… Ну а мне б хотелось очень Жить так просто и писать. Но не с тем, чтоб сдвинуть горы, Не вгрызаясь глубоко, — А как Пушкин про Ижоры — Безмятежно и легко. 1947

На речной прогулке

Так пахнет настоящая вода. Дыши свободно, будь во всём доволен. Но я влюблён в большие города, Где много шума и где мало воли. И только очень редко, иногда, Вдруг видишь, вырываясь на мгновенье, Что не имеешь даже представленья, Как пахнет настоящая вода. 1946

* * *

Мир еврейских местечек… Ничего не осталось от них, Будто Веспасиан здесь прошёл средь пожаров и гула. Сальных шуток своих не отпустит беспутный резник, И, хлеща по коням, не споёт на шоссе балагула. Я к такому привык — удивить невозможно меня. Но мой старый отец, всё равно ему выспросить надо, Как людей умирать уводили из белого дня И как плакали дети и тщетно просили пощады. Мой ослепший отец, этот мир ему знаем и мил. И дрожащей рукой, потому что глаза слеповаты, Ощутит он дома, синагоги и камни могил, — Мир знакомых картин, из которого вышел когда-то. Мир знакомых картин — уж ничто не вернёт ему их. И пусть немцам дадут по десятку за каждую пулю, Сальных шуток своих всё равно не отпустит резник, И, хлеща по коням, уж не спеть никогда балагуле. 1945

* * *

Весна, но вдруг исчезла грязь. И снова снегу тьма. И снова будто началась Тяжёлая зима. Она пришла, не прекратив Весенний ток хмельной. И спутанностью перспектив Нависла надо мной. 1946

Русской интеллигенции

Вьюга воет тончайшей свирелью, И давно уложили детей… Только Пушкин читает ноэли Вольнодумцам неясных мастей. Бьют в ладоши и «браво». А вскоре Ветер севера трупы качал. С этих дней и пошло твоё горе, Твоя радость, тоска и печаль. И пошло — сквозь снега и заносы, По годам летних засух и гроз… Сколько было великих вопросов, Принимавшихся всеми всерьёз! Ты в кровавых исканьях металась, Цель забыв, затеряв вдалеке, Но всегда о хорошем мечтала Хоть за стойкою вдрызг в кабаке — Трижды ругана, трижды воспета, Вечно в страсти, всегда на краю… За твою необузданность эту Я, быть может, тебя и люблю. Я могу вдруг упасть, опуститься И возвыситься, дух затая, Потому что во мне будет биться Беспокойная жилка твоя. 1944

Смерть Пушкина

Сначала не в одной груди Желанья мстить еще бурлили, Но прозревали: навредит! И, образумившись, не мстили. Летели кони, будто вихрь, В копытном цокоте: «Надейся!..» То о красавицах своих Мечтали пьяные гвардейцы… Всё — как обычно… Но в тиши Прадедовского кабинета Ломаются карандаши У сумасшедшего корнета. Он очумел. Он морщит лоб, Шепча слова… А трактом Псковским Уносят кони чёрный гроб Навеки спрятать в Святогорском. Пусть неусыпный бабкин глаз Следит за офицером пылким, Стихи загонят на Кавказ — И это будет мягкой ссылкой. А прочих жизнь манит, зовёт. Балы, шампанское, пирушки… И наплевать, что не живёт — Как

жил вчера — на Мойке Пушкин. И будто не был он убит. Скакали пьяные гвардейцы, И в частом цокоте копыт Им так же слышалось: «Надейся!..» И лишь в далёких рудниках При этой вести, бросив дело, Рванулись руки… И слегка Кандальным звоном зазвенело. 1944

Кропоткин

Всё было днём… Беседы… Сходки… Но вот армяк мужицкий снят, И вот он снова — князь Кропоткин, Как все вокруг — аристократ. И вновь сам чёрт ему не страшен: Он за бокалом пьёт бокал. Как будто снова камер-пажем Попал на юношеский бал. И снова нет беды в России, А в жизни смысл один — гулять. Как будто впрямь друзья другие Не ждут к себе его опять… И здесь друзья! Но только не с кем Поговорить сейчас про то, Что трижды встретился на Невском Субъект в гороховом пальто. И всё подряд! Вчера под вечер, Сегодня днём и поутру… Приметы — тьфу! Но эти встречи Бывают только не к добру. Пускай! Веселью не противясь, Средь однокашников своих Пирует князь, богач, счастливец, Потомок Рюрика, жених. 1944

* * *

Я раньше видел ясно, как с экрана, Что взрослым стал и перестал глупить, Но, к сожаленью, никакие раны Меня мальчишкой не отучат быть. И даже то, что раньше, чем в журнале, Вполне возможно, буду я в гробу, Что я любил, а женщины гадали На чёт и нечет, на мою судьбу. Упрямая направленность движений, В увечиях и ссадинах бока. На кой оно мне чёрт? Ведь я ж не гений — И ведь мои стихи не на века. Сто раз решал я жить легко и просто, Забыть про всё, обресть покой земной… Но каждый раз меня в единоборство Ведёт судьба, решённая не мной. И всё равно — в грядущем — новый автор Расскажет, как назад немало лет С провинциальною тоской о правде Метался по Москве один поэт. 1947

В НАШИ ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА

* * *

О Господи! Как я хочу умереть, Ведь это не жизнь, а кошмарная бредь. Словами взывать я пытался сперва, Но в стенках тюремных завязли слова. О Господи, как мне не хочется жить! Всю жизнь о неправедной каре тужить. Я мир в себе нёс — Ты ведь знаешь какой! А нынче остался с одною тоской. С тоскою, которая памяти гнёт, Которая спать по ночам не даёт. Тоска бы исчезла, когда б я сумел Спокойно принять небогатый удел, Решить, что мечты — это призрак и дым, И думать о том, чтобы выжить любым. Я стал бы спокойней, я стал бы бедней И помнить не стал бы наполненных дней. Но что тогда помнить мне, что мне любить, Не жизнь ли саму я обязан забыть? Нет! Лучше не надо, свирепствуй! Пускай! — Остаток от роскоши, память-тоска. Мути меня горечью, бей и кружись, Чтоб я не наладил спокойную жизнь. Чтоб всё я вернул, что теперь позади, А если не выйдет, — вконец изведи. 1948

* * *

Паровозов голоса И порывы дыма, Часовые пояса Пролетают мимо. Что ты смотришь в дым густой, В переплёт оконный — Вологодский ты конвой, Красные погоны. Что ты смотришь и кричишь, Хлещешь матом-плёткой? Может, тоже замолчишь, Сядешь за решётку. У тебя ещё мечты — Девка ждёт хмельная. Я ведь тоже был, как ты, И наверно знаю. А теперь досталось мне За грехи какие? Ах, судьба моя в окне, Жизнь моя, Россия… Может быть, найдёт покой И умерит страсти… Может, дуростью такой И даётся счастье. Ты, как попка, тут не стой, Не сбегу с вагона. Эх, дурацкий ты конвой, Красные погоны. 1948