На службе Отечеству
Шрифт:
Застучали буфера, заскрипели, состав сбавил ход, а затем и совсем остановился. От головного вагона раздался зычный голос дежурного по эшелону: "Из вагонов не выходи-и-ть! Не выходи-и-и-ть!" Но я уже выскочил. Поезд тронулся. Пришлось пересесть в соседнюю теплушку. Там встретился с невысоким, в ладно подогнанном обмундировании старшим лейтенантом Темирязевым, с которым за время следования уже успел познакомиться.
Присел на предложенный бойцом аккуратно обструганный чурбачок, прислушался. Политработник продолжал беседу. Речь шла о семье Пучковых, которую, с приближением
Трагедия фашистского нашествия... Подобных историй тысячи, десятки тысяч. Сколько горя враг принес на нашу землю! Бойцы и командиры слушают парторга, вздыхают. Возле меня пристально смотрит на отблеск солнечного луча сержант. В его больших серых глазах тоска и боль.
– Вот и мои где-то мыкаются, - шепчет.
– Третий год под немцем. Ни слуху ни духу. Как они там? Живы ли?
Не выдержал, положил ему на плечо руку.
– Крепись, солдат, крепись. Не один ты такой. Скоро очистим нашу землю от фашистской нечисти, разыщешь семью, обязательно найдешь, и все наладится.
Состав трогается. Вначале медленно, затем все быстрее и быстрее катятся вагоны. На прощание нам моргает зеленым глазом семафор. Люди молчат, переживают услышанное.
Смотрю, Темирязев складывает газету, не торопится с комментариями. Да и что ему говорить? И так все ясно.
Теплое, хорошее чувство рождается у меня к этому пожилому человеку. Сумел так донести содержание статьи "Невольничий караван" до товарищей, что равнодушных нет. Лучшей агитации желать нечего.
Ветер свистит в дверном проеме вагона, упруго бьет в лицо, уносит махорочный дым. Желтые блики солнечных лучей пляшут по сосредоточенным лицам, гимнастеркам, шинелям, ватникам...
Слово за слово - вновь оживает разговор. Нить беседы в основном сплетается из последних фронтовых событий.
Разговоры переходят с общего на личное и вновь возвращаются к общей теме. Порой трудно отличить одно от другого: так тесно переплела и скрутила война судьбы отдельных людей с судьбой страны.
– Только начал жить, - делится мыслями с товарищами солдат с оспинами на широкоскулом лице.
– Правление колхоза за ударную работу срубом на хату наградило. Отстроился. Хозяйство завел. А тут, понимаешь ли, война. И все пошло прахом. Ни двора ни кола не осталось. Все немец сжег.
– Та же история и у меня, Васильев, - вздыхает сосед.
– Начисто все фашист спалил. Жена пишет: в землянке живет с Детьми, а моему младшему всего четыре года.
– И после небольшой паузы: - Ничего, выдюжим. Назло всему выдюжим и заживем не хуже прежнего.
* * *
Позади остались Вязьма и Смоленск. Состав вошел в зону Белорусских лесов. По сторонам железнодорожной колеи потянулись сосны, ели, осины, синеватые блюдца воды в напоенных досыта осенними дождями низинах, речушки. Справа и слева на добрых пару сотен саженей, а го и больше, лес вырублен, а у переездов, стрелок, мостов, на возвышенностях - траншеи с укрытиями, амбразурами для пулеметов и автоматов, блиндажи.
– Фашисты понастроили, - кивает
– Мне тут в партизанах пришлось воевать. Боялись немцы нашего брата. Ух как боялись! Вот и изводили лес, паразиты.
На откосах насыпи остовы сожженных вагонов, машин, почерневшие от огня, разбитые бронетранспортеры, танки, орудия и другая военная техника следы недавних боев. Чаще стали встречаться печные трубы на месте сед, деревень и хуторов.
Белоруссия - партизанский край. Я был наслышан о делах народных мстителей.
Два с лишним года в глубоком тылу врага белорусские партизаны громили фашистские гарнизоны, выводили из строя железные дороги, мосты, пускали под откос поезда, вели разведывательную работу. Как позже стало известно, к концу 1943 года во всех областях оккупированной врагом Белоруссии действовали подпольные обкомы партии, более 185 горкомов, межрайкомов, райкомов и других подпольных органов, объединявших сотни первичных партийных организаций. Имена партизанских командиров В. Е. Лобанка, В. З: Коржа, Р. Н. Магульского, деда Миная и многих других облетели страну.
Земля горела под ногами захватчиков. Враг зверствовал. Его карательные отряды рыскали по партизанским зонам, вешали и расстреливали сельчан, предавали огню хутора, деревни.
Смотреть на содеянное фашистами было нелегко. Там, где еще год-другой назад была жизнь, хозяйничал осенний ветер, наводил тоску и печаль. Пожарища, обвалившиеся воронки на месте погребов и кресты, свежие и уже потемневшие от времени и дождя... Не припомню, о чем мы тогда говорили между собой, да это и не столь уж важно. Виденное усиливало ненависть, жгучую, беспощадную, к врагу, принесшему нашему народу эти неисчислимые страдания.
Разгружались на глухом полустанке. Сеял мелкий дождь. Подступавшие к самым строениям деревья выглядели сумрачно, а уходивший в распадок частокол сосен, елей, берез, осин сливался в темную массу. Лохмотья грязного тумана ползли по самой земле. Тянуло сыростью. Бойцы и командиры неторопливо переговаривались, время от времени посматривали на далекие зарницы - там проходила линия фронта.
* * *
Часа через полтора на полустанок прибыли представители штаба 11-й армии генерал-лейтенанта И. И. Федюнинского. Началось распределение личного состава по частям. Меня вместе с группой офицеров направили в распоряжение командира 53-го стрелкового корпуса генерал-майора И. А. Гарцева. В отделе кадров корпуса получил назначение в 197-ю стрелковую дивизию.
На следующий день попутным транспортом прибыл на место. Представился начальнику отделения кадров капитану Таранову. Он расспросил меня о прохождении службы, сказал:
– Командира дивизии полковника Даниловского в штабе нет. Вместе с другими прибывшими офицерами вас примет начальник политического отдела.
Им оказался высокого роста, с впалыми щеками, глубокой морщиной между густых бровей, с большими серыми глазами подполковник.
– Петр Григорьевич Жеваго, - отрекомендовался он.
– С прибытием вас, товарищи офицеры, в нашу Брянскую Краснознаменную дивизию.