На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Господа, не понимаю! О какой жестокости может идти речь? Купец в наших условиях далекой окраины — податель жизни. Что же касается китайского купца, китайский купец имеет право торговать здесь, — мы не должны забывать: край-то ведь был китайский!.
Миронов вынул трубку изо рта.
— Край никогда не был китайским!
Занадворов усмехнулся:
— Зотик Яковлевич, ваши странности…
Миронов повысил голос:
— Непозволительно начальнику округа ошибаться столь грубым образом. Когда это Уссурийский край принадлежал китайцам? В семнадцатом
Занадворов слушал негромкий, тонкий и несколько скрипучий голос Миронова насупившись.
— Я в исторических изысканиях не образован, но мне хорошо ведомо то, что требуется для поддержания порядка в крае. Вы, Алексей Иванович, нарушили священные права частной собственности. Вы в тайге, как бы это точнее выразиться, баронством занялись. Вместо добрососедства — пожгли маковые посевы! К чему?! Хотите возбудить озлобление в китайском купечестве? Вызвать осложнения со страной, сопредельной с нами?
Алексей Иванович сказал:
— Всякому в России торговать хорошо, только русскому плохо.
— Извольте торговать дружески. А об опии напрасно беспокоитесь; у местного населения свои привычки. Манза каждый день курит и здоровее нас с вами! Я знаю образ мыслей начальства: не склонно допускать самоуправства! Наш всем известный Су Пу-тин совершенно расстроен: вы нарушили все его дела. У него давние-предавние дела с инородцами. А ведь он, в сущности, вовсе и не китаец. Женат на русской, православный, все его симпатии принадлежат России, и я категорически запрещаю…
— Отчего у нас чума появилась среди скота? — тихо спросил Леонтий.
Вопрос был неожидан. В комнате стало тихо. Миронов выпустил огромную струю дыма и смотрел, как она, колеблясь и расплываясь, потянулась к окну.
— Это почему же ты, Леонтий Юстинович, заинтересовался чумой? — чуть усмехнувшись, спросил Занадворов.
— Каждый, ваше высокородие, боится за свою скотину.
— А ты не бойся. Сказки все это. Прощенья прошу, господа… Настоятельно рекомендую не нарушать спокойствия. Во избежание, как говорится, всяких… и прочее.
Он вышел на крыльцо. Марья думала, что он вышел посмотреть, как молодежь танцует, но через несколько минут загремела бричка. Не садясь, стоя в ней, уносился в темную ночь Занадворов.
— Вот она наша власть, Зотик Яковлевич, — сказал Алексей Иванович. — Делиться нужно! А я взяток давать не буду и от намерений своих не откажусь.
— Действуйте, действуйте. Ваш девиз — «деятельный
Уже под утро пьяный Аносов стал похваляться своей удачей: недавно купил женьшень, старый, сильный корень. За пустяки купил, продал несведущий человек, не знавший настоящей цены корня.
— Покажи! — пристал Зимников.
— А это зачем «покажи» — покупать, что ли, будешь? — Но Аносову самому хотелось показать, и он принес корень.
Корень лежал в ящике, широко разбросав толстые и тонкие свои отростки, и представлялся сутулым человечком.
Корень был стар и действительно ценен.
— Три тысячи возьму! Эх вы, со своими кабанами.
Взглянул на Леонтия и подмигнул ему. Леонтий задумался.
— Давно он у тебя?
— За неделю перед свадьбой притащил манза.
— Ну, манза в женьшене понимает, — заметил Леонтий, — а ты сказал: продал несведущий человек.
Над сопками разгоралась утренняя заря. Суйфун черной полосой повернулся между берегами. Вспомнилась тайга, манза, убитый пулей в затылок. Вот за каким кабанчиком охотился Аносов!
Прошелся по двору, заглянул в окошко, окликнул:
— Еремей Савельевич, выдь на минуту, тут ветерок, хорошо!
Аносов вышел.
— Тут и в самом деле ветерок, — сказал он, расстегивая ворот рубахи навстречу ветру.
— Еремей… ведь это ты застрелил того манзу!
— Какого манзу?
— Это ты застрелил, там, за Ушогоу, где мы тебя повстречали!
Аносов вздохнул, еще ниже расстегнул ворот и заговорил поучительно:
— Что это ты, Леонтий, как бы не в себе? Лишнего хватил? Что ты ко мне с такими разговорами… увидел меня в тайге и сразу с допросом! А что такого? Во всяком случае, манза есть манза… ходит по нашей земле, а все в Маньчжурию тащит.
— Значит, ты! — уверенно сказал Леонтий.
Аносов засмеялся:
— Пьян ты, Леонтий Юстинович, иди кваску хлебни.
Он потоптался, посмотрел вокруг себя, на широкую алую полосу зари и пошел в комнату.
22
Зимой к Леонтию приехали старый Цянь и его сын. Приехали на нартах, гнали собак, и теперь собаки лежали на снегу, высунув языки.
— Капитана Леонтий дома? — спросили китайцы Глашу, встретившую их во дворе. — Большая беда, шибко большая беда.
Две недели назад около деревни обнаружили тигриные следы. Обеспокоились: тигр прошел не мимо деревни по своим делам, а кружил вокруг нее. На следующую ночь разломал хлев и унес быка. Охотники решили устроить с вечера засаду. Однако тигр не ждал вечера, он днем вошел во двор Цяня, где в это время была его сноха. Работящая, веселая тазка, серебряные серьги в ушах, звонкие монеты на подоле. Муж ее Цзюнь услышал вопль, выскочил из фанзы и увидел на снегу тигриные следы и кровь. Должно быть, схватил за живот и потащил… Сбежалась вся деревня, дошли по следам до осыпей и там, в яме за большим камнем, увидели лужицу крови и волосы. Всю съел, а волосы не съел; втоптал в землю.