На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

«Пусть собирает себе дворянскую компанию, — думал Алексей Иванович. — Не опасная конкуренция: наши дворяне привыкли деньги мотать, а не наживать».

В Петербурге шла борьба, а здесь Дубяга и другие агенты Русско-Китайского банка скупали концессии. «Комета» перестала существовать, и все прочие концессионные предприятия Алексея Ивановича также перестали существовать. Но если победит Безобразов, все будет по-старому. Пусть же он победит скорее!

Ожидая исхода борьбы, Алексей Иванович отправился в Дальний. Дорога была неисправна, поезд шел медленно. За последнее время русских войск в Маньчжурии стало больше, но несмотря на то, что войск стало больше, хунхузы чаще

портили железнодорожное полотно и даже нападали на солдат; чувствовалась японская рука.

На одном из разъездов южнее Мукдена поезд собирался простоять ночь. В вагон зашел офицер охранной стражи, рыжий, веснушчатый, оглядел Алексея Ивановича, представился:

— Капитан Шульга! Не желаете ли сойти, дружески посидеть, переночевать? Не блестяще, но все же не в вагоне.

— Конечно, желаю, — обрадовался Алексей Иванович.

Жильем капитана была фанза без кан, с деревянным полом, с русской железной печкой. Узкая кровать у стены, самодельный, руками денщика сбитый стол и несколько табуретов.

— Дворец русского офицера! — усмехнулся Шульга. — Не побрезгуйте и не посчитайте…

Он угостил Алексея Ивановича копченой козой и котлетами из козы.

— Вот вы, Алексей Иванович, один из тех деятелей, которые здесь, как говорится, насаждают. Да насаждаете-то вы плохо. Извините за откровенность, дорога никуда не годится. Не то что хунхузы — сама по себе разваливается. Не имею чести знать, инженер вы или нет, но расхищается все без зазрения совести! Мой знакомый путеец нажил за год триста тысяч, А за счет чего? Рельсы положены кое-как, местами гармошка, зигзаг. Вагоны то и дело срываются. А если потребуется быстрота движения? Уклоны слишком круты, повороты тоже, стока для воды нет — каждую весну сносит половину моего участка; та же картина и на других. Обидно, жизнь кладем, защищая и оберегая, а налицо мыльный пузырь. Работают как мерзавцы! Обалдели все от жажды стяжать и богатеть… Прошу прощения, если вы инженер или подрядчик.

— Не инженер и не подрядчик!

— Сердечно обрадован.

Через каждые пять минут капитан пил водку и после каждых пяти-шести рюмок выпивал кружку черного китайского пива. Веснушчатое лицо его наливалось кровью.

— Вы мало пьете. Впрочем, меня перепить трудно. Маньчжурец! Марка. Ничего, кроме карт и водки. Раз в сутки проползает поезд. Выхожу и лицезрю. Подчас счастье, подобное сегодняшнему: на дороге непорядок, и у меня — гость, пассажир. Иногда свой брат военный; иногда, как вы, цивильный. Здесь ничего нет; даже церкви. Посудите: русский человек лишен церкви! И вокруг никого. Я, мой субалтерн, солдаты и манзы. Мы, русские, привыкли ко многому. Вспомните на Кавказе — Лермонтов, Марлинский, черкешенки, грузинки… Я сам был в Средней Азии, у меня был друг — сарт. Мы понимали друг друга. Здесь я точно на другой планете. Китайца невозможно полюбить. Есть среди них хорошие люди, но непонятны, непонятны…

Капитан продолжал пить, лицо и шея его все багровели.

Он расстегнул сюртук.

— Без женского пола иной раз балдеешь. Штабс-капитан Кривуля, мой сосед, страшно тосковал по сему поводу. Я пью и в карты играю со своим субалтерном Тальгреном. Кривуля в карты не играет — не приобрел привычки, не имеет вкуса. Он выходил на станцию, натурально, как и все мы выходим, но с одной страшной целью. Он высматривал женские лица. Миловидное женское лицо повергало его в содрогание. К обладательнице его он обращался с одним и тем же предложением: «Сударыня, не имею чести вас знать, но вижу. И убежден! Простите, куда изволите следовать?» И случилось так, что одна миловидная барышня ехала в Порт-Артур к какому-то чиновному

лицу в гувернантки. Она прикинула, что ее ожидает там, посмотрела на штабс-капитана: все-таки штабс-капитан, муж, семья, дом! Сошла с ним на разъезде. Венчаться поехали в Харбин, свадьбу справляли в трактире! Вот она, судьба русского офицера: штабс-капитан русской армии, как вор и бандит, справляет свадьбу в трактире!

— Счастливы?

Шульга стукнул кулаком по столу:

— Не смеют не быть счастливы: вдвоем живут, среди манз и тигров! Вот когда переедут в полк, тогда не знаю.

Шульга предложил сыграть в карты. Алексей Иванович карт не любил и отказался. Капитан долго изумленно качал головой, вздыхал и пил. Издалека донесся тонкий, монотонный звук китайской скрипки. Пришел поручик Тальгрен, высокий прыщавый офицер с застенчивой улыбкой, выпил водки, потом пива.

В карты они играли до утра. Алексей Иванович лег на постель капитана. Часто просыпался. Лампа светила тускло. Тени от игравших шевелились на стене.

Поезд уходил в полдень. Утром к фанзе капитана принесли в паланкине двух китайских чиновников, сзади шла толпа крестьян. Шульга вышел к чиновникам в мятом после бессонной ночи сюртуке и принял их на пороге фанзы.

Переводчик плохо говорил по-русски, но тем не менее Алексей Иванович понял, что капитан обложил налогом окрестных крестьян и те поэтому отказываются платить налоги китайским властям.

— Такое распоряжение! — пожал плечами Шульга на немой вопрос Алексея Ивановича. — Для Ляодуна установлено: ляодунские китайцы платят налоги нам. Решили, по-видимому, ввести сие и в полосе отчуждения, а может быть, и повсеместно в Маньчжурии. Присоединение ведь не за горами.

Не дослушав переводчика, Шульга махнул рукой и скрылся в фанзе.

Тальгрен окликнул его, улыбаясь своей застенчивой улыбкой:

— Вот твоя расписочка…

— Что за расписочка?

Шульга взял из рук поручика клочок бумаги и долго рассматривал его.

— Чего он хочет?

— Ну, как же, — с той же застенчивой улыбкой проговорил Тальгрен, и Алексей Иванович понял, что застенчивая улыбка только соблазн и обман, на самом деле поручик Тальгрен не робок и не застенчив и может совершить что угодно. И может быть, уже и совершил, почему и переведен в маньчжурские дебри. — Я ведь говорил тебе, что, как они ни тупы, на деньги они умны. Вот там приписочка какого-то инженера.

— Все они одним миром мазаны, сукины дети!

— Нет, постой, — продолжая так же застенчиво улыбаться и слегка щурясь, заговорил Тальгрен, — взял ты у него взаймы пять тысяч, а расписку, пользуясь его китайской безграмотностью, написал на пятьдесят целковых.

— Ну? — спросил капитан, глядя тяжелыми, вдруг округлившимися глазами в лицо Тальгрена.

— Чего ты, чего ты? — деланно испуганно забормотал поручик.

Шульга скомкал бумажку и бросил в угол.

— Одним миром мазаны! Казнокрад-инженер вступился за китайца, который хочет сорвать с офицера!

— Вот так-то у нас, — вздохнул Тальгрен, — уже китаец виноват! Конечно, жена, детки, проживают во Владивостоке, требуют денег, жалованья офицерского нашего, грошового, не хватает… Ничего, не извольте тревожиться за честь русского офицера, — обратился он к Алексею Ивановичу, — капитан напишет новую.

В полдень Алексей Иванович уехал. В Дальнем были сведения о волнениях среди владельцев арб и джонок. В Харбине они пытались сжечь вокзал, в нескольких местах разрушили полотно: железная дорога отнимала от них хлеб. Казалось, начинается второе боксерское восстание. Из Харбина в распоряжение управления дороги запросили два полка.