На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Только спустя много времени узнал Кацуми, почему отец ушел от матери: молодой мужчина не понравился деду и прадеду. Он так огорчился своим семейным несчастьем, что поступил в монастырь и стал буддийским священником. Жил он одиноко, и, когда впоследствии Кацуми познакомился с ним, он увидел, что это был грустный, неразговорчивый, но приятный человек.
Была ли счастлива мать? Она работала и кормила семью. Старшая сестра ее была замужем здесь же, в деревне, за крестьянином Кудару; вторую, Масако, купил для себя русский купец. Масако жила в городе,
Как многие матери, мать Кацуми мечтала о том, что ее сын будет образованным человеком, отлично изучившим китайских классиков.
Но изучение китайских классиков требовало усидчивости, а Кацуми любил ловить с прадедом рыбу и скитаться в горах. Летом долины и склоны гор усыпали цветы, осенью леса были золотые, а зимой все покрывал нежнейший снег. Зимой запасали топливо. Это было делом Кацуми и деда; прадеда заготовка дров не касалась.
Но такая счастливая жизнь у Кацуми продолжалась только до восьми лет.
В восемь лет мальчик пошел на рисовое поле помогать матери.
Это был их последний участок: когда-то семья имела много земли, но вся она перешла в руки помещика Сакураги и лавочника Нагано.
Последний участок прадед и дед долго расчищали, выбирая из земли валуны и складывая их по меже, и вот теперь эта межа — высокая каменная стена — поросла бурьяном так, что и камня уже не видно. А над участком — горы, а на вершине одной из них — в густом лесу буддийский храм. Красные ворота его стоят далеко в стороне, над дорогой, призывая паломников, которые идут из соседних деревень и даже из города в варадзи, гета и современной городской обуви. В деревне к их услугам чайный домик, где всегда можно найти чай, сласти и что-нибудь более существенное.
Мать и сын надевали короткие штаны из синей дабы, соломенные плащи на голое тело, голову повязывали короткими полотенцами. Такой наряд испокон веков носили японские крестьяне на рисовых полях.
Оттого что солнце жарко и вода тепла, сорняки и паразиты набирают такую силу, что земледелец должен бороться с ними не покладая рук. С утра до вечера на полях полуголые, согнутые фигуры крестьян. Целый день печет их солнце, сосут кровь пиявки, но люди упорно растят основу жизни своей и всей страны — рис.
Как и все, мать и сын уничтожали паразитов, разгребали, размягчали и прогребали мотыжками землю, пололи сорняки. Ноги и руки их были искусаны пиявками и мошкарой.
А через три года Кацуми уже батрачил у помещика Сакураги.
Поля помещика были лучшими полями в деревне. Впрочем, если б он не имел лучших полей, то не был бы и помещиком, — это не вызывало со стороны Кацуми вопросов.
До города два ри, и зимой Кацуми нанимался носильщиком. Носил он товары лавочника Нагано, грузы помещика, богомольцы частенько нанимали его.
Мальчик жил просто, воспринимая мир так, как он представлялся ему.
Как-то принес он из города покупки школьного учителя. Был урок, учитель читал сочинение китайского
Мудрец рассматривал жизнь со стороны справедливости и несправедливости, со стороны правды и неправды, и это было так удивительно и так не походило на то, что вокруг себя слышал и видел Кацуми, что он решил учиться.
— Буду учиться, — сказал он матери. — Хочу знать, что знают другие.
Этот день был праздничным в деревенском домике. Прадед поймал налима, и мать приготовила лакомое блюдо — жареный рис с налимом.
— Все-таки сердце меня не обмануло, — улыбалась мать. — Я никогда не верила, что наш Кацуми будет неучем. Я ждала и вот теперь дождалась…
Кацуми обнаружил способности; он легко понимал, легко запоминал, и наконец настал час, когда он получил диплом помощника учителя.
Он мог остаться деревенским учителем, жениться и быть человеком уважаемым (мать так и думала), но Кацуми уже не удовлетворяла скромная деятельность школьного учителя — перед ним раскрылся мир, и он хотел познать этот мир.
В большой кожаный мешок мать уложила одежду, книги и запас провизии. Кацуми отправился в Токио.
Он никогда не бывал в больших городах, и Токио поразило его. Великое множество домов, восемьсот восемь улиц и улочек! Иные улицы мало походили на японские: дома там были каменные, кирпичные, улицы широкие. Новая жизнь показалась ему праздничной и захватила его.
Остановился он у своей тети Масако. Его двоюродная сестра Ханако, которую он видел девочкой, превратилась в девушку. Она занималась русским языком, так как отец ее выразил желание, чтоб дочь хорошо знала русский язык; Ханако читала русские книги и много интересного рассказывала Кацуми о России.
Жизнь у тетки прекратилась внезапно: к ней зашел дядя Ген. Кацуми думал, что дядя пригласит его работать в своем предприятии, но дядя, не любивший деревенских родственников, посоветовал молодому человеку не только устраиваться самостоятельно на работе, но и присмотреть отдельное жилище.
Кацуми поступил в типографию. Набирать он не умел, но он мог вертеть колесо печатной машины, и он вертел его в течение десяти часов, получая за это пятнадцать сен.
Типография помещалась во дворе одной из центральных улиц и делилась на две части: в светлой набирали, в темной печатали. В наборной кассе десять тысяч иероглифов. Старший наборщик набирал в час до трех тысяч иероглифов. Вот это было искусство! Кроме памяти у такого мастера должны быть легкие, искусные руки.
Два раза в месяц, первого и пятнадцатого числа, отдыхали. Эти дни Кацуми отдавал путешествиям. Запасался корзиночкой с провизией и уходил по бесконечным городским улицам. Он старался понять, что же главное в жизни такого большого города, как Токио, и, может быть, долго искал бы ответа на свой вопрос, если б в типографию не принесли несколько статей по вопросам социализма.
Кацуми прочитал перед набором статьи, и мир в его глазах засиял другими цветами.
Старший наборщик сказал: