На сопках Маньчжурии
Шрифт:
У офицерских блиндажей и палаток толпились офицеры. Худощавого светлоусого поручика с гитарой в руках окружили артиллеристы и пехотинцы, из чего Нина заключила, что предстоит объединенный праздник артиллеристов и стрелков.
Приглашая гостей на поляну, артиллерийский капитан хотел взять Нину под руку, но Нина сказала:
— Спасибо, здесь совсем ровная дорожка!
— Дам берут под руку не потому, что дорожка не совсем ровная, — улыбнулся капитан, — а потому, что уважают их.
Подошла группа офицеров во главе с поручиком при гитаре.
— Стоял у дерева, —
Нина протянула поручику и остальным офицерам руку, и легкая, но острая тоска сжала ее сердце: где же друг ее, почему не его руку она пожимает!
Артиллеристы и стрелковый батальон выстроились на полянке. Тучи комаров вились над рядами, и настоящим подвигом было неподвижно стоять в строю. Командир стрелкового батальона, старший из офицеров, поздоровался с солдатами.
— Братцы, — сказал он, — поздравляю вас с царской милостью. Сейчас каждый из вас получит посылку от матушки-царицы. Спасибо ей, матушке. Ура!
— Ура! — кричали солдаты.
Музыка гремела «Боже, царя храни», потом туш, потом перешла на марш.
Вишневская и Катя бешено отбивались от комаров. Нина относилась к укусам равнодушно. Тоска по Коленьке, как про себя называла она Логунова, сжавшая ее сердце в ту минуту, когда она знакомилась с Топорниным, не проходила.
В самом деле, на чем основана ее уверенность, что завтра или послезавтра она увидит Логунова? Были кровопролитные бои. Разве не могло с ним чего-нибудь случиться?
Гости и хозяева вышли на поляну, поперек которой протянулись наспех сколоченные длинные столы.
Артиллерийский капитан Федор Иванович Неведомский сел рядом с Ниной.
Денщики откупоривали бутылки. Два солдата на железных листах несли жаркое.
— Полагаю, вина вы не пьете? — заметил Неведомский.
— Не пью. Но как вы угадали?
— Порицаете вино, — тем же тоном, скорее утверждая, чем спрашивая, продолжал он.
— Порицаю.
— Ну, а почему нельзя ходить под руку?
Нина подозрительно посмотрела на капитана, но он был серьезен.
— Федор Иванович, я за женскую самостоятельность.
— Ого! И нежелание идти под руку с мужчиной — это отстаивание своей независимости?
— Да.
Понемногу она стала высказывать свои мысли. Она почувствовала доверие к этому офицеру. Она говорила тихо, но горячо. Ее разум не мирится с тем порядком, который существует на земле.
Как Федор Иванович относится к тому, что в большинстве своем русский народ неграмотен и темен? Ага! Федор Иванович тоже относится к этому отрицательно. Ну, а положение женщины, которая законами и порядками связана по рукам и ногам?!
Она пытливо смотрела на него.
Обычно при этом вопросе мужчины улыбались. Неведомский не улыбнулся.
— Значит, из чувства законного протеста вы не ходите под руку с мужчинами и вина не пьете… Разрешите мне один нескромный вопрос… Любовь вы признаете?
— Любовь? — запнувшись, спросила Нина.
В глазах Неведомского появился озорной огонек.
—
Она говорила Неведомскому все то, что говорила себе, подругам, споря с ними, Коленьке Логунову, споря с ним, то, что считала раз навсегда решенным для себя. Но под взглядом внимательных голубых глаз капитана, смотревших на нее из-под очков, кровь бросилась ей в лицо, и она должна была сделать над собой громадное усилие, чтобы не отвести глаз в сторону.
— Так! — проговорил Неведомский, точно подводя итог всему их разговору. — Так. Значит, отказаться от семьи… Ну что ж, в этом есть логика… Выпить вина вы не хотите, хотя в этом уже нет логики. А я выпью. Коньяку и водки, впрочем, пить не буду; а вот красное отлично утоляет жажду.
У соседнего стола доктор Петров разговаривал с невзрачным штабс-капитаном в мягкой фуражке. Штабс-капитан стоял склонив голову набок, отчего его невзрачная фигура выглядела еще невзрачней.
— Видите ли, доктор, — говорил штабс-капитан, — я к войне никогда не привыкну, Есть молодые люди, те кричат: «Бей в барабан, барабанщик! Вперед, вперед! Развевайтесь, знамена!» И прочее. Глаза у них при этом полны восторга, но что они чувствуют, не понимаю, хоть убей. Мне кажется, у них здесь (он постучал пальцем по лбу) маленькое затмение. Жена мне, между прочим, пишет: «Жду тебя полковником».
Штабс-капитан пожал плечами и вздохнул.
— Честолюбива она у вас, — заметил Петров.
— Женщина! — осторожно и многозначительно проговорил штабс-капитан и улыбнулся.
Поручик Топорнин, сидевший рядом с Катей, угощал свою даму бычьим языком и пил рюмку за рюмкой.
— А вот эту рюмку выплесните, — уговаривала его Катя. — Я не люблю, когда много пьют. Водка унижает.
— Что вы, сестра, — возвышает! Выплеснуть? Рука отсохнет!
Широкоплечий рыжеусый офицер вышел из рощи и крупными шагами направился к столу. Он подсел к Топорнину и поднял рюмку за прекрасную сестру.
— Чуть было не испортил себе праздник, — сказал он. — У меня всегда портится настроение, когда вижу подлеца.
— Где это вы видели подлеца? — спросил Топорнин, опрокидывая в рот рюмку и жестом руки умоляя Катю о прощении.
— Видел в роще! Иду по роще, остановился, как иногда может остановиться человек, божье создание, и слышу — в кустах говорят. «Выдали нам по свертку, — разглагольствует некий мудрец, — да я свой выкинул в овраг. Человек идет на смерть, а ему карамельки для утешения прислали!» Каков подлец! Раздвигаю кусты и вижу: сидит рядовой поручика Логунова, тот верзила, которому он потворствует, и так, мерзавец, говорит о царских подарках! Офицеры приняли с благодарностью, с трогательным движением души, а он, подлец, выкинул в овраг. «Встать! — крикнул я. — Ты что, позволяешь себе оскорблять царские подарки? Стой прямо! Стоять, сукин сын, не умеешь?» — И не удержался, честное слово, дал ему в морду… Виноват, мадам, не могу для его щечек подыскать другого слова.