На сопках Маньчжурии
Шрифт:
До сих пор общественное мнение Америки было на стороне японцев. Как же — маленькая, героическая Япония бросила вызов страшной России! Бескорыстно пожертвовала собой ради великих идеалов человечества, то есть принципа открытых дверей в Китае, Маньчжурии, Корее!
Нельзя было не восторгаться японцами, и нельзя было не беспокоиться за их судьбу: военное счастье изменчиво, сегодня — победы, завтра — поражение. Нужно заключить мир теперь, пока на стороне Японии одни победы.
Все были убеждены, что требования бескорыстной Японии будут самые умеренные,
Слухи подтвердились, вызвав сначала недоумение, потом осуждение.
Какое же это бескорыстие! Как совместить благородные и гуманные цели войны, провозглашенные японцами на весь мир, и сегодняшние их аппетиты?
В одной из газет Хит прочел: «Мирные условия сводятся к тому, что в случае их принятия Япония окажется хозяином в области войны и торговли на Дальнем Востоке. Она, очевидно, намерена управлять не только Кореей и Маньчжурией, но также и Китаем».
История с войной принимала неожиданный оборот. Такие намерения Японии встревожили деловые круги Америки.
— А Россия? Разве Россия согласится на такие мирные условия? — спрашивал себя Хит. — Конечно, нет. Она предпочтет войну.
От своего друга Хит постарался узнать подноготную.
Оказалось, к его удивлению, что Рузвельта нисколько не беспокоили перспективы японского могущества на Дальнем Востоке. Главной своей задачей президент считал ослабление России. Он поддерживал требования правительства микадо, запугивал царя несуществующими возможностями японцев продолжать войну и хотел оставить между противниками как можно больше неразрешенных вопросов, что привело бы Дальний Восток к неустойчивому равновесию, весьма выгодному для Америки.
Позиция была правильная, Хит одобрял ее всем сердцем, но не опасная ли? Что, если русские разгадают игру?
Тем временем общественное мнение все более настраивалось в пользу России. О русских стали писать дружественные статьи. Много писали о Витте, которого как финансиста уважали в американском деловом мире. Кроме того, все думали, что Витте, сатрап русского царя, будет важен и недоступен, а он оказался совершенным демократом. Это обнаружилось сразу: вез его по Америке специальный поезд; на конечной станции Витте прошел к паровозу и лично поблагодарил машиниста, крепко пожав ему руку.
Никто не ожидал подобного поступка, только один фоторепортер, случайно в этот момент оказавшийся около паровоза, запечатлел рукопожатие. Фоторепортер был малоизвестный, газетка его тоже была не первой важности, но этот снимок дал фоторепортеру известность, а газетке — миллионные тиражи. По всей Америке прошумела фотография, вызывая дружеские чувства к посланцу России.
Печатали слова Витте, который, ступив на американскую землю, прежде всего выразил радость по поводу того, что ступил на землю страны, которая всегда была в дружбе с Россией.
Печатали подробно о каждом шаге Витте, и оказывалось, что все его шаги были чрезвычайно интересны, потому что Америка настолько понравилась русскому уполномоченному, что
Витте предложил заседания конференции сделать открытыми. Правильно, по-настоящему, по-американски! А японцы запротестовали, испугались, что требования их станут известны.
В газетах появились новые статьи, авторы их спрашивали: кто такой Витте и кто такие русские? Русские, в конце концов, родственны американцам по крови, по культуре, единые по религии. А японцы кто? Цветные. Только и всего.
О японцах, главе делегации министре иностранных дел Комуре и маршале Ямагате, писали скупо. И в этой скупости было осуждение. Японцы вели себя гордо: ни с кем не общались, ничем американским не интересовались, они были победители, они были японцы! Они не хотели понять, что в мире сместились представления, что их важность и неприступность не восхищают культурный мир, а вызывают неприязнь и осуждение.
Кабинет Витте в гостинице помещался в застекленном фонаре. Все, кто хотел, могли видеть, как работает русский уполномоченный. Постоянно на улице стояли толпы людей, щелкали кодаки. Витте часто отрывался от бумаг и приветливо улыбался. Когда он выходил на улицу, у него просили автографы, и он любезно расписывался в альбомах.
Переговоры начались и зашли в тупик. Передавали восклицание Комуры на одном из заседаний. Комура воскликнул, обращаясь к Витте:
— Я удивлен: вы говорите как победитель!
Витте скромно ответил:
— Здесь нет победителей, потому нет и побежденных!
Хорошо ответил цветным!
Японцы требовали Корею, Ляодун, Южно-Маньчжурскую железную дорогу, копи, Сахалин, два миллиарда контрибуции, ограничения русских военных сил на Тихом океане и выдачи японцам всех судов, интернированных в нейтральных портах.
На требования японцев Витте отвечал односложно: Сахалина не дадим, мощи не ограничим, военных судов из нейтральных портов не выдадим, о контрибуции не может быть и речи.
Русские не боялись продолжения войны, это было ясно.
Хит по нескольку раз в день встречался со своим другом. Он узнал, что крайне встревоженный Рузвельт — конференция могла кончиться ничем, а продолжение войны сулило Японии катастрофу — принимал все меры к тому, чтобы заставить Россию уступить. Он передавал царю послания, обращался к кайзеру, англичанам и французам с просьбой подействовать на позицию царя.
Но дело не подвигалось. Все второстепенные вопросы сразу же были разрешены на конференции, а на главные японские требования — уплатить контрибуцию и отдать Сахалин — русские не соглашались.
Хит, который, как и Рузвельт, страстно желал мира, тем не менее чувствовал страшное раздражение против японцев. Они и так получали бесконечно много. И так Россия согласилась черт знает на что!
По письмам из Японии он знал, что там боролись две партии. Партия Ито настаивала на соглашении, военная — требовала русской земли и контрибуции, и, если Россия не примет хотя бы одного пункта, — война!