На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Собрание было трудное, вопросов было множество, отвечать Хвостову было нелегко, потому что надо было отвечать, применяясь к отсталым понятиям и представлениям.
И все-таки собрание было большим делом: были вынесены постановления, солдаты батальона почувствовали себя людьми.
6
Шульга теперь постоянно навещал Ширинского. Подходили Жук и подполковник Демин, коротконосый лысый мужчина, недавно назначенный в полк. Садились за карты. Павлюк приносил водку и
Подполковник Демин, приехавший из Петербурга, рассказывал за достоверное, что Куропаткин переписывается с Витте и кое-кто в Питере полагает, что обиженный на государя Куропаткин хочет прибегнуть к династическому перевороту.
— Сейчас Куропаткин просится у Линевича уволить его из армии, — сказал Ширинский. — «Во время войны, пишет, я желал быть солдатом и просил вас оставить меня в армии, а сейчас не хочу больше служить. Но если вы, господин главнокомандующий, прикажете мне остаться в армии, то я останусь на то время, на какое вы укажете…» Высоко говорит! Жертвенно хочет вести себя. Выпьем за его здоровье!
За здоровье Куропаткина выпили.
— А все-таки одного ему нельзя простить, — вздохнул Шульга. — Помните историю двухсот двадцати? Двоих расстрелял — хорошо! Остальных надо было на каторгу, в дисциплинарные, а он по головке погладил и в свои части вернул; заслужить прощение! Будут они заслуживать прощение, наплачемся мы теперь с ними. Солдата надо в бараний рог… А некоторых офицеров гнать из армии и издать закон, по которому офицер, выброшенный из армий, не имеет права служить нигде в империи. Пусть дохнет с голоду или сапоги чистит на улице.
— Я своих солдат прижму, — сказал Ширинский.
— Рубить подлецов надо, а перед ними лебезят. Газетки читают! Сидит солдат с газеткой!
— А все-таки сдается мне, — усмехнулся Демин, — что мы живем в сумасшедшем доме. С ума спятила Россия-матушка.
— Недавно назначен в Харбин, — таинственно заговорил Ширинский, — так сказать, начальником по своей части, жандармский подполковник Саратовский. Созвал совещание командиров полков. Весьма энергичен и предприимчив. Сообщил нам, что в Харбине и вообще на Дальнем Востоке весьма и весьма неблагополучно. Действует социал-демократическая группа! От нее все стачки, забастовки и бунты. Под ее воздействием харбинские железнодорожники создали стачечный комитет, и не сегодня-завтра предполагается железнодорожная забастовка, причем во всероссийском масштабе! Ненадежны и почтово-телеграфные служащие. Но не только для сего сообщения приглашал он нас, а обращался к нам за помощью, за поддержкой. Весьма и весьма всё… Одним словом, живем на вулкане…
— Я тут, Григорий Елевтерьевич, — в тон ему заговорил Шульга, — я тут хочу одному нижнему чину приказать, чтоб он досконально о всех докладывал… и тогда в награду, мол, командир полка уволит его в запас. Он городской мещанин, мамаша бакалею содержит. Надежный, государя не продаст.
— Отпущу, — сказал Ширинский. — Надежного отпущу. А ненадежного —
— И правильно, — сказал Демин.
— Никакого снисхождения! Снисхождением погубишь государство. В Харбине по улицам бродят толпы, пристанские хулиганы готовятся учинить резню.
— Надаров их сам перережет. Он настоящий генерал: популярности у солдат не ищет и толпы не боится.
— И хотя бы читал солдат газетку твердого направления, а то читает, подлец, дрянь! Да, подполковник Саратовский — умная голова, он наведет в Харбине порядок. Имел удовольствие с ним познакомиться.
— А раньше от жандармов все носы воротили: фи — жандарм! И прочее! А теперь скажу: верный народ-с. Не то что некоторые наши поручики и капитаны!..
… Ширинский в тот же вечер узнал о собрании солдат 1-го батальона.
Конечно, в каком же батальоне, как не в первом, могло быть подобное безобразие! Он созвал ротных командиров и поручил им выведать, что творилось на собрании батальона.
Логунов, знавший, конечно, все, тоже пошел в роту.
— Вы нас ни о чем не спрашивайте, вашбродь, — сказал, улыбаясь, Хвостов, — все равно мы вам ничего не скажем. Мы будем говорить только с командиром полка.
— Тогда давайте говорить о чем-нибудь другом. Вот один из вас получил письмо. Крестьяне спрашивают: а что, братцы, будете вы в нас стрелять, когда мы будем землю добывать?
— Если начальство прикажет — будем! — крикнул Жилин. — Вашбродь, мужик на земле помешан, а, кроме мужика, в государстве есть другие сословия, мужик только о себе думает и готов нарушить всеобщую жизнь. Мало секли мужика.
— Скотина — тот будет стрелять, — сказал Емельянов.
— А как же присяга?
— Вот именно, присяга! — повысил голос Логунов.
В этот момент он ощутил чувство такое, какое ощущал перед началом боя, даже дух слегка захватило.
— Относительно присяги, — начал он, — вы должны знать… в настоящее время ходит статеечка… Мне довелось ее получить в руки. Ее распространяют враги царя социал-демократы. Я вам прочитаю ее, чтоб вы знали, в чем дело, и чтоб уж никто не мог поймать вас на удочку.
Он стал читать листовку о двух присягах: о присяге царю и о присяге народу.
Листовку, написанную Грифцовым, ясную и простую, Логунов читал не только с наслаждением, но и с трепетом, который охватывает человека, когда он открывает людям свое святая святых.
— Что ж, — сложил он листок. — Объяснять прочитанное не имеет смысла, вы не новобранцы, всё отлично понимаете, а теперь будете знать, на чем вас хотят поймать социалисты. Они утверждают, что выше народа нет ничего и что солдат должен служить не царю, а народу.
Утром на деревенской площади был выстроен 1-й батальон.
Ширинский проехал на коне вдоль фронта, вглядываясь в лица солдат, потом повел батальон встоловую, приказал удалиться офицерам и фельдфебелям и сказал: