На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Накануне отъезда гостей дядя Кудару погрузил на тележку свои корзины и повез их к лавочнику.
Вернулся быстро; лицо его покрывали струйки пота, глаза блуждали. Ханако и тетка смотрели на него со страхом.
— Потерял деньги или квитанцию?
Кудару опустился на колени и вынул из-за пазухи трубку, закурил и сказал:
— Не взял ни одной… я их бросил… лежат там, при дороге.
Он по мог толком объяснить, что случилось. Он привез корзины к лавочнику, снял их с тележки и расположил на гальке
— Вези назад! Ничего не возьму… — И стал объяснять, почему он ничего не возьмет.
Но Кудару от волнения не понял его. Да ведь оттого, что поймешь, дело не изменится!
Ханако сказала:
— Я пойду сама и узнаю.
— Иди, иди, — обрадовалась тетка. — Может быть, Нагано что-нибудь не понравилось… Корзины, кажется, сыроваты…
Кудару досадливо поморщился:
— Когда это я продавал сыроватые корзины?!
Нагано охотно заговорил с молодой девушкой.
— Не взял у вашего дядюшки — и ни у кого не возьму. Вы знаете, я представитель Мицуи. Могущество этого дома известно, и также известно, что Мицуи скупали все кустарные изделия Японии, А сейчас они отказываются что-либо принимать: нет покупателей. Что поделать! До заграницы не добраться: все пароходы на военной службе, корзин они не возят. В Японии же не покупают, потому что — война, трудно жить. И случилось еще одно непредвиденное обстоятельство: иностранцы привезли к нам много своих дешевых корзин и шляп. Кто будет покупать дорогую корзину вашего дядюшки, если можно купить дешевую французскую? Как видите, все очень просто.
Он улыбался и успокаивал девушку, говоря, что после войны все придет в порядок.
Ханако и Кацуми вернулись в Токио и сообщили на собрании «Сякай Минсюто» о своих наблюдениях. Много было споров. Иные опять считали, что революционерам следует заниматься не крестьянами, а только пролетариатом.
Собрание происходило, как обычно, в одном из загородных ресторанчиков, на берегу хлопотливого водопада: из-за его шума говорили громче обычного, и это, по-видимому, еще более возбуждало ораторов. Но все же в конце концов пришли к мнению, что нужно создать группу революционеров, которые всецело посвятили бы себя организации крестьянских союзов.
Это было важное решение. Через месяц Ханако снова отправится в деревню.
Несколько полицейских и шпиков скитались возле ресторанчика. Со времен Токугав, которые слежку за населением сделали основанием своей власти, все к шпикам привыкли.
Ханако шла по тропинке, шпик следом за ней, постукивая гета. Ханако не торопилась. Она была полна торжественных чувств: ей поручалось ответственное самостоятельное дело! Она не испугается никаких доносов.
7
На
Когда она, опустившись на колени, прочищала русло ручья, скрипнула калитка, появился дядя Ген, за ним носильщик с покупками. Дядя исчез в доме, носильщик сложил ношу на ступеньки.
Ханако прочистила русло ручья, подобрала с дорожек сада мусор, сняла смолу, накопившуюся на стволе сосны, и прошла в комнату.
— Дядя Ген сегодня в хорошем настроении, — сообщила мать. Помоги мне с обедом.
Ханако чистила рыбу, освобождая ее не только от чешуи и хребта, но и от самых мелких костей. Мать готовила соевый соус.
Дядя спросил сегодня о тебе. Видишь: дядя — все-таки дядя! Сегодня на рынке выступали ораторы, предлагая покупателям уменьшить свою дневную порцию риса.
— По поводу патриотического желания населения самим уменьшить свою дневную порцию риса, — сказала Ханако, — в сегодняшнем номере «Хэймин-Симбун» профессор Котоку пишет, что это желание безрассудно, а те, кто его внушает, делают преступление. Наш народ мал ростом и физически менее развит, чем европейцы. Уменьшить порцию риса — значит совсем ослабить свое здоровье.
— Социалисты — заботливые люди!
— Они разумные люди, мама! Они хотят, чтобы человек был сильным и счастливым.
— Да, счастье, счастье… — проговорила мать, размешивая соус и переливая его в кувшин.
Она не знала, что дочь — член «Сякай Минсюто», что душа ее полна желаний, которые были мало знакомы японской женщине прошлого, что в свободе мысли она черпает бодрость и счастье. Впрочем, мать, не зная, замечала многое. Но молчала: дочь свою она считала не японкой, а русской.
Дядя покашлял за перегородкой.
— Обед готов, — сказала Масако, — сейчас вы поедите своего любимого блюда.
Масако со старшим братом была вежлива и почтительна, как с отцом.
Ханако собрала на столике обед и отнесла его дяде.
Никогда не замечавший ее, дядя сказал:
— Я давно тебя не видел. Ты стала очень красивой.
— Какая у нее красота!.. — скромно возразила мать.
Дядя приподнял брови и приступил к рыбе.
Выйдя к дочери на кухню, Масако сказала:
— Я думаю, он приехал сватать тебя… Если за хорошего человека, то…
— Что ты говоришь?!
— Я ведь только предполагаю… Пугаться нечего, это наш общий удел. Иди к себе, с остальным я сама управлюсь.
В своей комнате Ханако вынула из стенного шкафа черную лакированную коробку, в которой хранились письма Юдзо.
Письма о любви. Он не складывал ни хокку, ни танка, но писал о своих чувствах простым разговорным языком. Может быть, поэтому они так сильно на нее действовали.