На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Пока она перечитывала письма, пошел дождь. В раздвинутую сёдзи она видела, как улица покрылась водой, как распахнулись над головами прохожих зонтики; стук шлепающих по воде гета получил особый призвук, столько раз воспетый поэтами. Она увидела, как мальчишки соседа разделись донага и с визгом носились в потоках дождя.
Через четверть часа над улицей снова раскинулось прозрачное небо, перламутровые капли повисли на листьях. Пахло прибитой пылью и мокрой землей.
Дядя Ген продолжал обедать. Почему он так долго обедает? Давно пора матери позвать Ханако, велеть
И вдруг Ханако испугалась. Почему дядя сказал племяннице, что она красива? В самом деле, не приехал ли он сватать?
Солнце, опускаясь, уронило через щель сёдзи длинную мерцающую полосу. Несколько минут Ханако наблюдала легкий трепет солнечных лучей на циновках, потом прислушалась.
Теперь она разобрала голос матери, который то пропадал в шепоте, то повышался. Мать спорила с дядей.
Босиком Ханако прошла в коридор и замерла у сёдзи.
— Я не понимаю твоих возражений, — говорил дядя. — Они ни на чем не основаны. Ты должна прежде всего думать о моем благополучии. Как-никак я твой старший брат!
— Конечно, — пробормотала мать. — Но она не японка, а русская!
— Если русская, то тем более! Ты знаешь мой характер: я не могу смотреть на что-либо, что может принести мне пользу и не приносит. С какой стати она живет, а мне от ее жизни нет никакой пользы? Сейчас надо употребить все силы нашей семьи на то, чтобы я мог получить как можно больше денег. Тогда я позабочусь обо всех. Самурайское презрение к деньгам нам не к лицу. Кроме того, самураи лгут. Они ползают на коленях перед деньгами, но при этом утверждают, что ползают потому, что на коленях им легче плевать на деньги. Кто им поверит?!
— Дочь у меня одна… — печальным голосом проговорила мать.
Ханако затаила дыхание.
— Ты сама виновата в том, что она у тебя одна. У тебя были возможности выйти замуж. Сколько людей зарилось на твою красоту? Когда я предложил тебе в мужья Накамуру, ты отказалась. На что ты надеялась — неизвестно. Вот и пребываешь ты теперь с одной дочерью. Да какая это дочь? Я ведь не удочерил ее, и никто из наших тоже не удочерил ее. Так, некое существо твоя дочь, вот и все.
Несколько секунд в комнате молчали. Потом дядя продолжал:
— Твой русский не был твоим мужем, хотя ты и считала его своим мужем. Ты его просто любила как мужчину. Какой же это муж?
— Да, да! — неестественно громко заговорила мать, должно быть, она потеряла над собой власть. — Да, да. Он был моим мужем. Вам все понятно, но вы великий притворщик, — говорю это, несмотря на все мое почтение к вам. И за что вы ненавидите Ханако?
Дядя налил в чашку лимонаду, выпил громкими глотками и сказал:
— Кроме того, не забывай сообщенного мной о полиции. Глупую девчонку арестуют, и тогда уж никто не получит от нее никакой пользы… разве какой-нибудь пьяный солдат. Надзиратель так меня и предупредил: «Примите меры!» Я и принял меры. Просить меня бесполезно, потому что я уже совершил относительно нее все сделки. Контракт подписан, задаток получен, и я вот ем и пью на эти деньги. И ты только что ела и пила.
Тихие
Сумерки сгущались. Сколько еще времени будет продолжаться страшный разговор? Уже бредут с фонариками в руках любители ночных базаров, продавцы сластей везут свои тележки в места излюбленных ночных прогулок. Восковые свечи вставлены в эти тележки, обтянутые вощеной бумагой, и издали они кажутся огромными фонарями. После дождя сильно пахнет приторным запахом вишневого листа.
То, что готовил ей дядя, обрушилось на нее как обвал. Дядя Ген никогда не занимался ею, она чувствовала себя под надежной защитой его неприязни. …Опустилась на подушку и сидела, прислушиваясь к негромкому смеху; смеялись у соседей. Там всегда смеются. Там отец, мать и дети. Туда не смеет прийти ищущий своей выгоды дядя.
…Мать обняла ее за плечи. Щекой приникла к щеке.
— Дядя распорядился твоей судьбой. Он хочет, чтобы ты уехала завтра, но ты уедешь послезавтра. Когда ты была маленькой, отец тебя очень любил. Он говорил, что ты красивее всех детей, каких он когда-либо видел.
Мать опять плакала.
После разговора с сестрой дядя Ген хорошенько выспался и уехал на один из ночных-базаров, где у него были дела.
Масако не уходила из комнаты дочери; Ханако расстелила для нее футон, и мать легла тут же. Но она не спала. Она не спускала глаз с дочери, которая сидела у приотворенной в сад сёдзи.
Никогда Ханако и в голову не приходило, что на нее может свалиться подобная напасть…
Полиция предупредила дядю, и дядя распорядился ее судьбой так, как захотел.
У матери нет сил бороться со старшим братом; голос ее, желания ее — в Японии ничто!
По Ханако не может подчиниться. Что же ей делать? Бежать? Но куда? Надо посоветоваться с Кацуми.
Когда мать заснет, Ханако побежит к брату…
Что поделать, мама! Если я не подчинюсь, дядя отравит тебе всю жизнь; но разве я могу подчиниться его злому умыслу?!
Ханако вышла в садик, шла босиком, чтоб не потревожить заснувшую мать стуком гета.
На улице обулась, сделала несколько шагов и вдруг на своем плече ощутила руку. Ночная темнота не позволила рассмотреть лицо мужчины.
— Возвращайся домой!
— Что такое? — пробормотала Ханако, пытаясь освободиться, но неизвестный цепко держал ее за плечо.
Ханако рванулась, вырвалась, побежала.
Неизвестный гикнул и помчался за ней. Из переулка выскочил второй, бросился под ноги Ханако. Она упала, на нее навалились, скрутили руки, подняли…
— Смотри, какой зверек!.. — Мужчины вели ее к дому…
Дядя оказался предусмотрительней, чем она думала!
8
Через день дядя Ген приехал за племянницей. Он был в зеленой фетровой шляпе и черном пиджаке, с тростью под мышкой.
Мать прошла к Ханако и сказала:
— Сейчас мы с тобой расстанемся. Не забывай меня, не забывай и своего отца. Он тебя очень любил. Я думаю, он умер, иначе он не оставил бы тебя.