На ступенях

Эрде Анна

— Поясни, пожалуйста, как ты могла считать Зои подругой и в то же время вообще не помнить о её существовании, — Вадим всё ещё пытался ухватиться за здравый смысл.

— Подругой я стала считать Зои в пансионе, — так наши отношения подавали воспитательницы. Я долго тосковала о Зои после того, как нас разлучили, а потом моя память о ней будто выключилась, и я, теперешняя я, восстановив события, знаю, когда это произошло.

— Ну, и когда же?

— О, это, пожалуй, ключевой момент моей античной истории.

Она уже поднялась со ступеней на вымощенную блестящим камнем площадку перед входом в храм, но всё ещё продолжала сомневаться в реальности происходящего.

Лидия боялась, что в последний момент охранники могут отшвырнуть их вниз, на ступени. Зоина рука в её ладони подрагивала, и Лидия догадывалась, что подруга тоже не может поверить в их счастье: всё, нескончаемый кошмар на ступенях подошёл к концу, они сейчас попадут в храм, и жизнь там будет прекрасна и светла.

«Великие» поочерёдно произносили какие-то торжественные слова, полагающиеся на инициации новых членов, и становилось всё яснее, что можно, наконец, выдохнуть и поверить, что ничто не помешает войти сегодня в храм. И тут же Лидия стала ощущать нарастающую тревогу иного рода. По напряжению в руке Зои она поняла, что и подруга переживает нечто подобное. Казалось бы, спокойные лица принимавших храмовое пополнение голубых волшебниц должны были производить умиротворяющие впечатление, но именно каменное спокойствие этих лиц и заставило Лидию взволноваться. На ступенях она отчаянно верила, что голубые волшебницы так же добры, как и красивы, и поэтому, попав в храм под их крыло, можно будет больше не опасаться человеческой жестокости. Но теперь, когда она впервые увидела вблизи этих трёх женщин в голубых одеяниях, она не обнаружила в их лицах ни доброты, ни сочувствия, ни ласковости. Они будто спали с открытыми неулыбающимися глазами и улыбками на нежных губах.

Тревога начала перерастать в панику, когда она почувствовала крупную дрожь в теле Зои. Лидия больше не хотела входить в храм, само его здание уже вызывало страх, и страх не почтительный, сопряжённый с восхищением, а тот же страх загнанного зверя, что она каждый день испытывала два последних года. Тревожилась она не напрасно. Сразу же после того, как за тремя девочками затворились двери храма, люди в черных плащах с капюшонами растащили их в разные стороны. Именно эти чёрные люди выносили из храма на ступени воду для девочек и бросали им хлеб, поэтому их, вроде бы, не стоило опасаться. А теперь они в дверь, расположенную налево от входа грубо втолкнули Зои и третью девочку, а Лидию, забросили в коридор направо и, закрыв дверь огромным ключом, потащили, не обращая ни малейшего внимания на громкие мольбы отправить её туда же куда и двух других девочек. За поворотом открылась длинная галерея, скудно освещённая факелами, по которой Лидия шла уже без сопротивления, уяснив, наконец, что оно бесполезно.

Её передали с рук на руки стоявшим в смиренных позах женщинам, которые тут же принялись возвращать новенькой человеческое обличье. Лидию долго мыли, потом чем-то пахучим растирали её тщедушное тело, голову побрили и покрыли замысловато завязанным платком. Всё время, пока её приводили в должный вид, Лидия беззвучно плакала, но смиренные женщины, вроде бы заботившиеся о ней, никак не пытались утешить её, не задавали вопросов и вообще не произносили ни слова. Может быть, у них отрезали языки, сквозь отчаяние смутно подумалось Лидии — от храма она теперь ожидала чего угодно.

Новая одежда оказалась яркой, всех цветов радуги, из-за неё первый период своей жизни в храме Лидия называла радужным, хотя правильно он именовался первой ступенью. Да, это была ещё одна ступень, только внутри храма.

— Радужный период некоторым образом походил на человеческую жизнь. Ели мы за столом, а не как звери, на грязных ступенях вырывавшие хлеб из рук таких же голодных девчонок, спали на мягких лежанках, могли мыться

сколько угодно. У нас было много свободного времени, и мы могли им распоряжаться в отведённых пределах. Это было совсем не то, что на ступенях: там, если даже в данный момент у тебя не было «паломника», ты не могла по-настоящему отдохнуть, потому что знала, что «мужчина может случиться в любую минуту». Да и самих этих «паломников» было совсем немного, не то что на ступенях, когда их приходило без счёта с утра до позднего вечера. Действительно, это походило на человеческую жизнь, но в том-то и дело, что только походило. В каком-то смысле на ступенях мне даже было легче: там работала логика кошмара, неприменимая в обычной жизни. И там у меня была Зои.

В свой первый «радужный» год я не забывала о ней ни на минуту, она была первой моей мыслью, когда я просыпалась и последней, когда засыпала. Однажды мне удалось сформулировать, несложную, казалось бы, вещь, но в том моём состоянии с отключенными мозгами просто прорывную: я люблю Зои. Ради человеческого тепла стоило выживать на ступенях, а теперь этот смысл был утрачен. Нормальное чувство, к тому же названное словом, сделало моё существование в первый радужный год невыносимым. Придумавшие этот (эпитет, удаленный самоцензурой) цирк, вероятно, полагали, что на ступенях их зверушки должны разучиться чувствовать что-либо кроме усталости и голода. И «Великие» неспешно заполняли вакуум в наших душах своей галиматьёй про великую миссию служения богине. Как же я ненавидела этих лицемерных ублюдков! Даже сильней, чем на ступенях.

— Позволь прервать твою эмоционально насыщенную речь, Лидочка. Кое-что мешает мне воспринимать её... нет, не то чтобы совсем без внутреннего сопротивления, оно останется в любом случае...скажем так, без чрезмерного внутреннего сопротивления. Хорошо известно, что в храмы Афродиты, ну, или Венеры, или кто там был за главную... впрочем, это неважно... в храмы, в которых практиковалась ритуальная проституция, девочек добровольно приводили родители. Стать храмовой служительницей считалось большой честью, даже, кажется, что-то вроде конкурса родителей на эти места существовало. Как-то не верится, что вменяемые люди могли желать своим дочерям того кошмара, что ты тут живописуешь. И не может такого быть, чтобы о безобразиях в храмах любимой римлянами богини в истории не сохранилось никаких свидетельств.

— А ты слышал, как я произносила имя богини?

— Разве не произносила?

— Я не знаю её имени, и не знала никогда. Один раз я мельком случайно увидела её скульптурное изображение... голова со множеством идущих из неё то ли рогов, то ли лучей... больше ничего не помню, но на Афродиту никак не тянет. К тому же я не уверена, что храм, в котором мне выпала честь обретаться, находился в пределах Империи. Во всяком случае, до Рима нам оттуда на конной тяге пришлось добираться очень долго, не знаю как долго, но долго. По этой долгой дороге произошло ужасное событие — был убит мой...

3

— Давай, о битвах в пути ты чуть позже расскажешь, — нетерпеливо перебил Вадим. — Я всё же хочу вернуть тебя к сути, вокруг которой ты кругами ходишь да всё никак не подойдёшь. Итак, сконцентрируйся и поведай, наконец, когда и при каких обстоятельствах ты забыла о своей сестре.

— Ты поменьше бы меня перебивал, так я давно подобралась бы к сути. Если коротко, память о ней отшибло после того, как я призналась тётке, которая была чем-то вроде кураторши нашей радужной группы, что скучаю о Зои. Но если ограничиться одним этим, получится очень упрощённая картинка. Я вынуждена обрисовывать контекст, и вовсе не для красоты повествования, а чтобы мы с тобой в итоге смогли хоть в чём-то по-настоящему разобраться. Там эти деятели орудовали очень грамотно, и на обкорнанных фактах их хитрые ходы не раскусишь.