На суровом склоне

Гуро Ирина Романовна

Эта «старая ссылка» связывалась с пребыванием здесь народовольцев, со сложными личными взаимоотношениями.

Слишком глубока уже была пропасть, отделяющая Ленина от «стариков». Он как бы пробивал, очищал путь в будущее, и это было его работой сегодня. Сегодняшний день озарялся светом грядущего, на приближение которого он направлял свою огромную энергию.

От его взгляда не укрывались те новые процессы, что возникали в международном рабочем движении.

Курнатовский знал цену наукообразным доводам и «модным, хлестким фразам», которые высмеивал Ленин. И в прямой

речи Владимира Ильича о самом важном — о судьбах движения — звучала для Курнатовского непререкаемая сила правды.

Работая систематически, сверхнапряженно, Ленин умел наслаждаться окружающим, суровой и прекрасной природой Сибири, бурными веснами с пестрым цветением лесных полян, стремительно проносящимся летом, за которым бредет уже по дорогам плодоносная осень, рассыпая алые брызги брусники.

И долгие зимы, когда морозный туман курится над рекой и доносится дальний вой волчьих свадеб, привлекали дикой своей красотой. Умел он забавляться игрою с детьми, проделками собаки Женьки, проказами резвого котенка. Он охотно смеялся, искренне и самозабвенно.

Виктор Константинович тоже остро чувствовал красоту природы. Но, более замкнутый, он часто уходил в себя.

Бывали у него дни черные: глубокого уныния, которое позже стали называть депрессией.

Неотступность полицейского преследования, вечное ощущение соглядатая за спиной наложили особый отпечаток на облик Курнатовского. Порой на высокий лоб его набегали резкие морщины, взгляд как бы обращался внутрь, плечи опускались в изнеможении. Обычная жизнерадостность его покидала.

Но такие приступы проходили быстро, и он снова обретал способность наслаждаться природой, общением с товарищами, хорошей поэтической строкой. Снова возвращалась к нему охотничья страсть.

Минусинская ссылка сохранилась в памяти Виктора Константиновича не тягостными, одинокими ночами, а веселыми часами в компании живых, интересных людей, где звучала песня Глеба Максимилиановича Кржижановского, и смех красивой и очень подвижной его жены Зинаиды Павловны Невзоровой, и сияла милая улыбка молодой Надежды Константиновны Крупской. Читали новинки литературы, доходившей сюда по подписке и с оказией, с шумом выходили в ночь, на простор, надышаться не могли морозным воздухом, хвоей, тишиной зимнего леса.

Обычно уже по дороге в Тесь или Шушенское, в кошевке, уткнув лицо в воротник овчинной шубы, поглощая версты снежной дороги, предвкушал Виктор Константинович веселье и уют «ссыльного вечера» в одном из семейных домов товарищей.

Нежная дружба на многие годы связала его с Екатериной Окуловой.

Но главным, чем отмечена минусинская ссылка, были встречи с Владимиром Ильичем. Общение с ним оттачивало мысль, обогащало ее.

Для Виктора Константиновича стала счастьем встреча с человеком, который укреплял и развивал его мировоззрение.

Власти не возражали против того, чтобы ссыльные работали у местных предпринимателей. В губернии даже считали своей заслугой использование ссыльной интеллигенции как культурной силы. И канцелярия губернатора охотно рекомендовала «просвещенному заводчику» Гусеву

инженера-химика с цюрихским дипломом — Курнатовского.

Поступление на службу было большим событием в жизни ссыльного. Легче было завязать связи с населением, с рабочими. Да и само производство чрезвычайно интересовало Курнатовского, не знавшего ранее о существовании сахарного завода в Сибири.

Царское правительство сулило промышленникам, организующим свеклосахарные предприятия, крупные привилегии. Однако Минусинский завод был жалким, технически отсталым предприятием.

Но Виктор Курнатовский полюбил рабочий ритм его. Ему мыслилось, что в самом характере этого производства, в соединении промышленного предприятия с сельским хозяйством, кроются большие возможности для развития будущего социалистического хозяйства. Он находил подтверждение этой мысли в «Капитале» Маркса и радовался, что на русской почве видит образец сочетания крестьянского и рабочего труда.

Он полюбил тишину плантаций, распростертых под жарким солнцем сибирского лета, и специфический, сладковатый запах жома — отходов сахарной свеклы, и хриплый голос заводского гудка, и весь крепкий, каменно-деревянный поселок на берегу притока Енисея, населенный служащими завода.

Курнатовский был сдержанным, но очень сердечным и привязчивым человеком. После отъезда из ссылки Владимира Ильича и Надежды Константиновны он затосковал, заметался… И все же превозмог себя: последний свой сибирский год он напряженно работал, читал «Капитал» в подлиннике.

…В конце 1900 года в корпусах механического завода в Тифлисе появился высокий худой человек. Новости узнавали здесь быстро, приезжего встретили с любопытством, с опасливым ожиданием: как же, недавний ссыльный, марксист, побывавший в политической эмиграции за границей…

Все складывалось удачно в тифлисской жизни Курнатовского. Скромная должность химика давала ему мало денег, но зато служила отличной «крышей». Он руководил рабочими кружками, учил читать и понимать Маркса, выступал как агитатор, организовал первомайскую демонстрацию. Он изголодался по кипучей деятельности среди людей, с людьми, и погружается в нее с головой.

Но настоящую популярность среди рабочих Курнатовский получил благодаря своим выступлениям против Ноя Жордания и его единомышленников. «Против самого Жордания» — это было смело, это пугало и привлекало.

В Ное Жордания как политическом деятеле уже сформировались в ту пору качества, которые вскоре сделали его лидером грузинских меньшевиков, а позже привели его в стан контрреволюции. Неверие в силы рабочего класса, беспринципность в борьбе, в личном плане — необычайное себялюбие, апломб и нетерпимость к критике — все это уже было тогда. В писаниях его уже звучали те мотивы, которые вызывали гнев и презрение у последовательных марксистов. Но в тот период, когда Курнатовский был в Тифлисе, еще многие, даже в среде рабочих, верили Жордания.