На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979
Шрифт:
Ладно бы уж с такими любителями, если бы они отделились своей узкой компанией, отгородили бы себе кусок земли колючей проволокой да и грызлись бы там между собой всласть. Именно сами, те, для кого счастье — борьба. Следуя их логике, в таком случае самыми счастливыми на свете следует считать пауков в банке. Ну вот отделяйтесь себе в банку да и боритесь. В конце концов, каждый развлекается по-своему, как сказал черт, садясь на сковороду.
Но ведь им, этим людям-чертям, подавай непременно весь мир: чтобы все вокруг, хотят они или не хотят, а вот боролись, вот плясали на сковороде вместе с ними. Что за нахальство, что за самоуверенность! И,
Что, если взглянуть на многие исторические события и под таким углом зрения? Чем была Октябрьская революция, как не ловким взятием в плен огромных масс бывшей империи России?
Если для отдельного отважного воина подавление комплексом пленного происходит буквально в считаные часы, то для народов срок этот, естественно, длиннее, измеряется считаными годами. Так и было. Так и было.
Психология комплекса пленного, насколько я знаю, никем подробно не изучалась в применении к целым народам. А аналогия заманчива, настойчиво напрашивается.
Да и в плен-то иногда идут не обязательно от безвыходности положения, а — как в избавление, прельщенные агитацией, знаете, как к сияющим вершинам будущего. Гитлеровские листовки, помню, призывали, отправляясь в плен, пароль не забыть — и иметь при себе котелок с ложкой.
В 1917 году, отчаянно скандируя пароль «Власть Советам, земля и воля народу!», гремя котелками и поднятыми ложками, массы так горячо, так радостно шли в плен к ленинцам-большевикам. А когда обнаружили себя в обыкновенном лагере, с крепкой деятельностью ЧК — ГПУ — НКВД, — тут-то (цитирую признаки, которые привел в начале) «глаза потухли, руки повисли, как неживые, плечи сгорбились, а в лице и всей наружности — апатия». Типичный комплекс типичного пленного.
На что надеется личность, охваченная комплексом пленного? Что откуда-то когда-то, может быть, придет сверху или со стороны конец какой-то плену. Или ни на что не надеется, это уже законченная форма.
Люди, повидавшие наиболее жестокий плен, свидетельствуют, что те, кто поддавался комплексу пленного целиком, — не выживали. Единственный, пожалуй, способ пережить плен — это изо всех сил стараться комплексу пленного не поддаваться. Не как данный термин, а как сама мысль, идея — это, кстати, постоянно повторяется в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицына: не поддаваться. И сам он, Солженицын, — живое тому доказательство и пример.
23 февраля 1974 г.
Несколько мыслей о коммунизме
Не задумывались ли вы когда-нибудь над очень известным определением Ленина: «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны»? А не испытывали ли вы при этом какой-то неловкости? Или какого-нибудь смутного недоумения? Если да, то это хороший признак, говорящий по крайней мере о неутерянной способности самостоятельного мышления.
Я-то в свое время покочевал по так называемым великим стройкам коммунизма, был молодым и вдохновенным их строителем. И надо сказать, на всех этих Братских, Каховских и прочих ГЭС, на самых видных и ключевых местах, а чаще вдоль всей возводимой плотины — по одной гигантской букве на колонне арматуры, от берега до берега поймы реки — горели эти ленинские слова о коммунизме и советской власти «плюс электрификация всей страны». И у меня лично тогда они ни
Я их понимал. Я был с ними согласен до такой степени, что готов был, как Матросов, закрыть собственным телом прорыв воды в плотине, случись такой. Это я сейчас не понимаю. Стараюсь напряженно и недоуменно понять, как же это тогда я их понимал. Как святую истину. Безапелляционно. До готовности пожертвовать жизнью ради них. Так я их не понимал, я в них просто слепо верил.
Формально говоря, советская власть стоит — и прочно — более половины столетия, и давно электрифицирована вся страна, вплоть до таких казусов, что электроэнергию некоторых гигантов, как Братская ГЭС, было некуда девать. Но до коммунизма парадоксальным образом становится все дальше. В среднесоветском представлении сегодня до него в десятки, а то и сотни раз дольше, чем казалось в исходной точке, в 17-м году.
Вместе с множеством других высказываний, со временем оказавшихся, мягко говоря, нелепыми, лозунг Ленина о коммунизме — электрификации всей страны сейчас потихоньку ушел в тень. Выяснилось, что дело вовсе и не в электрификации, что замена, скажем, керосиновой лампы электрической, даже при наличии самой безудержной советской власти, никакого коммунизма не дает. Так же как и сооружение хоть десяти миллиардов прокатных станов, доменных печей или поголовная запись всех в Осоавиахим. Помните этот популярнейший марш: «Все выше, и выше, и выше» — и там слова: «Нам вместо рук даны стальные крылья, а вместо сердца пламенный мотор!»? Вместо сердца пламенный мотор — это довольно любопытно, что же в таком случае с головой? Песня об этом умолчала, а жаль, какой прекрасной еще одной строчки она оказалась лишена, ну, скажем, к примеру: «И репродуктор вместо головы».
Ленин был бы не дальше и не ближе к истине, если бы изрек и другое, допустим: «Коммунизм есть советская власть плюс автомобилизация, трамваизация и троллейбусоизация всей страны». Сколько там тысяч тракторов ему нужно было для полного подъема сельского хозяйства? Я помню, однажды газета «Правда» в простоте душевной гордо похвасталась, что теперь у нас есть тракторов что-то раз в 50, что ли, больше, чем мечтал сам Ленин. И даже цензоры не заметили всей убийственной сатиры, вытекающей из этого сообщения.
Даже насчет репродукторов было бы важнее и правильнее: «Коммунизм есть советская власть плюс еще единственно радиотрансляция по всей стране». Но уж совсем верно, неопровержимо и практически осуществленное во всю мощь — это: «Советская власть плюс чекизация,или, говоря по-современному, кагэбизациявсей страны». Бросьте, что вы, какая там электрификация, она, как всякий комфорт, только развращает людей. Вот кагэбизация — это оказалось действительно первое, главное и решающее условие для строительства коммунизма.
Однажды в Англии я разговорился со старым поляком, который сообщил, что провел шесть лет в Советском Союзе, так что я могу говорить по-русски, он прекрасно понимает. Когда же мы попробовали перейти на русский язык, оказалось, что он знает его лишь в весьма узких, специфичных пределах: «Стой! Руки вверх! Ложись! Шаг вправо, шаг влево — считается побег. Стреляю без предупреждения». Это — тот главный словарный запас из всего великого и могучего русского языка, который, в отличие от фальшивой трескотни, стал действительно весомым, реальным и ведущим в обществе, объявившем, что оно строит коммунизм.