На темной стороне Луны
Шрифт:
По мосткам Кореец прошел под навес к столикам. Жаркая парная духота. Несколько посетителей за столиками сидели тихо, вяло ковыряли в тарелках, лениво переговаривались, равнодушно посмотрели на вновь прибывшего. Кореец направился в дальний угол, выбрал столик у самой воды.
— Обедать будете? — Официантке в грязноватом халате он явно не понравился, но почему-то она решила, что, пожалуй, не стоит его заставлять ждать.
— Обязательно, — кивнул Большой Кореец. — Чем кормите?
— Лагманы, мостова.
— Мостову. Хлеб. Минеральной воды три
— Может, сто грамм?
Он щелкнул языком, помотал головой.
— Нет — так нет, — она вернулась к стойке, передала заказ повару, предупредила: — Поаккуратнее! Взгляни, видишь — в углу огромный кореец? Мне кажется, я его видела в Мубеке в милиции…
Вернулась она с лепешкой, с бутылками минеральной воды.
Кореец налил в стакан минералки, бросил туда же щепотку соли, медленными глотками выпил, прищурив и без того узкие щелочки глаз, и со стороны нельзя было понять — жмурится он от удовольствия или не спеша разглядывает посетителей кафе.
Потом достал блестящую металлическую авторучку — в ее корпус были вмонтированы электронные часы. На табло нервно пульсировали, нетерпеливо бились волосяные прочерки цифр — 14.09. Начало третьего, приехал вовремя. Нажал кнопочку, цифры мигнули и исчезли, нырнув в омут своего жидкого кристалла. И сразу же вспыхнули другие — 07.01. Попросту говоря — 1 июля. Нельзя сказать, чтобы эти часы были удобнее наручных, но Корейцу они нравились. Ему казалось, что в трепетном неутихающем биении цифр есть тайный смысл, намек, предупреждение.
Откуда-то из глубины кафе пахнуло дымком, во внутреннем дворе шашлычник колдовал над мангалом. Дым тянулся к воде. Мутная поверхность пруда пузырилась — в водоеме водились сазаны, всеядные водяные хрюшки; они стаями кидались на лепешки, которые бросали им посетители.
Кореец уже обжился на своем месте, удобнее откинулся на стуле, обвел взглядом столики. Два старика в наманганских тюбетейках, в противоположном углу муж и жена — пенсионеры, видимо, автотуристы. Несколько школьников с пионервожатой. Через два столика сидел выходец из Ирана, их много жило в этих краях.
На шоссе заурчал приближающийся автомобиль, шум мотора приближался, по звуку Кореец определил «Волгу». Машина свернула с дороги, проехала вход в кафе и остановилась у задних дверей кухни. Выключенный мотор, перегретый на жарком пути, еще долго детонировал, вздрагивал, всхрипывал, как загнанный конь.
Кореец наклонился ближе к столу, сунув правую руку под пиджак. У него было сейчас невыразительное лицо Будды, терпеливо ждущего свой обед. Из-за кухни донесся хриплый клич приехавшего:
— Э-э, Ходжа! Ходжа!
Голос по-прежнему невидимого повара лениво ответил:
— Чего орешь, как ишак? Слышу, слышу… Иду…
В проем между чинарами, навесом и дверью кухни Кореец видел запыленный багажник серой «Волги». Потом в этот просматриваемый квадрат неторопливо вплыл повар, за ним появился здоровенный усатый мужик. Хлопнулись ладонями, побили друг друга по плечам.
— Привез?
— Привез.
Кореец
— Сколько?
— Шесть.
— Что так мало? — разочарованно протянул повар.
— Больше не было. Они живые…
— Слушай, ты совсем без головы? Зачем мне живые? Я крови боюсь… — усмехнулся повар.
Щелкнул замок багажника, взрывом выплеснулось из-под крышки дружное напуганное кудахтанье, усач выволок за шею белоснежную курицу. Она ошалело била крыльями, обреченно сипела.
Кореец еле заметно улыбнулся, расслабился. А усач достал большой складной нож на пружине и коротким взмахом отсек курице голову. Курица не упала на землю — она словно весь свой короткий век недоптицы ждала этого мгновения, чтобы взлететь в последний миг своей иссякшей уже жизни. Без головы, с бьющей из обрубка шеи струйкой крови — мертвая курица летела. Махала белыми кургузыми крыльями в крутом спиральном пролете над замусоренным кухонным двориком. Она еще не успела опуститься, как усач выхватил из багажника следующую и отсек ей голову, швырнул в сторону, и та помчалась навстречу первой, столкнулась и рухнула на землю, а их уже догоняла третья, сшиблась грудью, летели по воздуху белые перья и комки крови…
Они летели, бежали, сталкивались, падали, вскакивали в последний раз, затихали, не зная, что они уже все умерли.
Официантка крикнула усачу:
— Ты бы детей постеснялся! Зачем им видеть?..
Кореец тряхнул головой, сбрасывая с себя наваждение — зрелище было отвратительное и гипнотизирующее одновременно. Надо посмотреть номер машины, подумал Кореец, он не сомневался, что куры ворованные.
— Пусть привыкают! — засмеялся усач. — А то растут они сейчас очень нежные.
— Простите, у вас не занято? — услышал Кореец, повернулся и увидел рядом со столиком парня в голубой куртке.
Куртка была модная — со спущенными плечами. И бананистые брюки. Сумка на длинном ремне через плечо. Н-да, пропустил он его, не заметил, как тот вошел в зал. И пока Кореец внимательно рассматривал парня, тот наклонился ближе и спросил:
— Ваша фамилия — Пак?
— Да, я и есть Андрей Пак, — кивнул Большой Кореец. — Садись…
Кореец механически взглянул на табло часов — 14.21. Парень не торопясь уселся на стул, аккуратно снял с плеча и положил осторожно на пол свою сумку. Движения у него были плавные, но точные. Текучая гибкая пластика лентяя.
Женщина, сидевшая с иранцем, пухлая, чернявая, с бойкими, блудливыми глазами, с интересом смотрела на парня.
— Ну и жара! — сказал парень и покосился на женщину.
— Градусов сорок, не меньше, — Пак подвинул одну из раскупоренных бутылок с минеральной. — Берите.
— Не откажусь. Всю дорогу пью.
— Зря, между прочим. Так ты что от меня хотел?..
— О чем разговор пойдет, начальник? — Развязно-весело спросил Уммат, входя в кабинет.
— О шприце, — равнодушно-спокойно сообщил Тура. — И о бинте.