На то и волки
Шрифт:
— Или, — сказал Данил.
— Ну так посмотри и послушай… — Он прошел к видеодвойке. — Телевизор был включен, самого начала я не записал, но там и не было ничего интересного…
Данил пересел поближе.
— Вторая программа. Передача с милым названьицем «Тропою криминала». — Лалетин остановил пленку, включил магнитофон.
Импозантный субъект с седыми висками, в клетчатом костюме и красивом галстуке проникновенно вещал:
— …кое-какие результаты в борьбе с перевозкой «белой смерти» внушают нешуточные надежды, что нам удалось продвинуться довольно далеко, и оттого я не разделяю пессимизма иных средств массовой информации. Всего несколько дней назад правоохранительными органами Сибири, точнее города Байкальска, был перехвачен груз героина, стоимость которого на черном рынке, по грубым подсчетам, достигает десятков тысяч
— Ну, дальше пошли общие фразы, — Лалетин выключил видак и попытался улыбнуться, но получилось, честно говоря, плохо. — Как тебе?
— Что это за хрен? — спросил Данил. — Рожа часто мелькает по ящику, а фамилию что-то не помню…
— Не герцог, как ты выражаешься, но и не пешка. Папанька русской демократии и особа, приближенная к императору. Мог озвучить чью-то мысль, но мог и самостоятельно укусить… Ликутов.
— Ликутов… Из администрации Номера Первого?
— Ага.
— Но ведь не может так оказаться, что против нас — Сам?
— Сам о нас в жизни не слышал, — сказал Лалетин. — Только от этого не легче. Наоборот. Жалует царь, да не жалует псарь…
— Может, он зарабатывает очки перед выборами? — предположил Данил вслух. — Он же прет в Думу со страшной силой…
— В любом случае ясно одно: вонь идет из столицы. Правда, нет пока что высочайшего указания на наш счет… но если будет? Если всю эту бодягу, соответствующим образом украшенную кучерявыми завитушками и страшными картинками, подкинут на самый главный стол? У нас ведь самое скверное — оказаться выбранным для примера «отрицательным героем», мальчиком для битья. Будь ты хоть столичный банкир. Налетят мордовороты в пятнистом — и придется улетать для поправки нервов куда-нибудь в Лондон. И хорошо еще, если в Лондон. А половецкие пляски на Дальнем Востоке? Власть периодически обязана метать громы и молнии, а уж перед грядущими выборами…
— Вот и я говорю, — сказал Данил. — Переросла проблемка мои возможности, господин барон, пора вам самому борзого коня седлать…
— Готовь «трассу», — кивнул друг детства.
…«Трассу» в свое время проложили еще чекисты. Из подвала метров на четыреста тянулся бетонированный ход, где свободно мог проехать грузовик, и кончался в самом обыкновенном гараже, ничем не отличавшемся от двух десятков своих собратьев (понятно, счастливчики, которым удалось влепить свой гаражный кооператив в самом центре города, приписывали сей успех исключительно собственной оборотистости, ни о чем таком не подозревая…).
Ниссановский микроавтобус остановился у невзрачного здания бывшей бани, облезлого и обшарпанного — правда, резким контрастом выглядели полдюжины импортных тачек, приткнувшихся во дворике. А небольшая вывеска, загадочно гласившая «ТОО „Снодер“», никакой ясности не прибавляла, мало того, название было подобрано так, что в памяти не задерживалось и ни с чем определенным не ассоциировалось. Фирм и фирмочек ныне — как блох на барбоске, поди догадайся…
Внутри начинались чертоги — та же баня, только декорированная дорогим деревом, экзотическим кафелем и мебелишкой, непривычной даже для капризного зарубежного народа, избалованного буржуазной демократией. Порой навстречу попадались завернутые в простыни девочки с ангельски невинными личиками, охранников было что-то необычно много для рабочих будней, а в одной из комнат, мимо которой крепыш в сером костюме провел Лалетина, гомонили вокруг уставленного пивными банками стола с полдюжины крепких мальчиков — гомонили определенно на одном из диалектов дальнего зарубежья.
Он ждал минут пять, не притронувшись ни к бутылке «Хеннесси», ни к закускам с подноса, которым его моментально почествовали. Во рту стоял противный привкус промокательной бумаги, и ничего не хотелось. Конечно, больше всего ситуация
Вошел Фрол — коренастый, лобастый, лысиной и в самом деле слегка напоминавший Ульяныча, в белой тройке и алой рубашке, расстегнутой чуть ли не до пупа и выставлявшей на обозрение золотую цепь в палец толщиной (наряд не каждодневный и означавший практически то же, что фрак для дипломатов в дни больших приемов).
— Саммит? — усмехнулся Лалетин.
— Делегация испанских трудящихся, — Фрол усмехнулся в ответ. — Там есть кое-что интересное и для тебя, пусть потом приедет Нугзар, поговорим… Эти забугорные — народ первобытный, честное слово. Непременно следует по этикету увешаться побрякушками и повесить на стену в холле хоть один «узик». Иначе нет того имиджа. Думаешь, эти черномазые, что толкают наркоту на Бродвее, катаются в розовых кадиллаках из-за дикарской любви к ярким краскам? Тоже имидж, полагается нанизать на пальцы десяток гаек и возить по три блондинки на заднем сиденье, иначе уважать не будут. Дети… Что у тебя стряслось?
Он слушал внимательно, изредка перебивая короткими вопросами. Пару раз в дверь заглядывали кожаные и галстучные мальчики, но тут же исчезали, отосланные небрежным жестом.
— Называется — жили-жили, не тужили… — сказал Фрол задумчиво. — Ты знаешь, про булдыгинский клад и в самом деле уже начали кружить какие-то побасенки. Только это сказочки для детей младшего рэкетирского возраста, которые даже «Бульварный листок» не читают… А вот насчет Беса твой Данил прав на все сто. Хоть он и наглец, не стал бы лезть на рожон, не появись возле него крутой дяденька-провокатор… Мои тоже доносили о каком-то «джентльмене», но концов не нашли… у тебя на «заимке» все спокойно?
— Вроде все.
— На «заимку» пока никто не облизывался. У Соколика наглости не хватит, хоть он и дурак, алюминиевые контракты и прочие фабрично-заводские будни опасений не внушают, иначе ты бы знал, а из столичных «крестных батьков» никто не пытался влезть в наши угодья, иначе я бы знал… В самом деле, тупик получается? А, Кузьмич?
— Может, следовало бы Беса…
— Ну не могу я пока его выпотрошить… — досадливо поморщился Фрол. — У меня руки чешутся, но пока жив Батенька или пока Бес не заигрался до полного беспредела, нельзя устраивать гладиаторские бои. Батенька у нас — пережиток из раньшего времени, динозавр, но нельзя идти поперек старика, общественность не поймет, он как-никак живой пример, на нем молодежь воспитывают, когда учат жить по понятию… Ох мне этот старый закал… Он же в шестьдесят восемь, обормот, своим хотением на зону отправился, позарез необходимо было, видите ли, рассудить уральские скандальчики. И Бес у него под крылышком. Только плох Батенька, вести доходят, хоть и лежит в санчасти с цветным телевизором и спелыми киви, а медсестренки из вольных минетами ублажают…
— Что же нам, сидеть и ждать, когда Батенька помрет?
— Ждать, конечно, нельзя… — задумчиво сказал Фрол. — Иллюзий, Кузьмич, строить не будем. Не нравятся мне эти игры. Это дурики вроде Щекоталова с его трясущимися перед объективом ручонками свято полагают, будто Система столь же организована и упорядочена, как обкомы и ЦК в былые годы. И неведомо придурку, что бардак присутствует во всех сферах… И если рука Москвы уцапает кого из нас за шиворот и решит вздрючить для примера, обязательно вздрючат… Не хочется мне что-то на старости лет пенсионерствовать на Багамах. Я хочу доживать здесь. И хочу, чтобы здесь был порядок, чтобы беспредельщики не обливали малину дерьмом на каждом шагу. Хватит, десять лет страну трясет в падучей… Если эти придурки доведут до взрыва, «бультерьерами» не отгородишься. Остаются опять же Багамы, а я не хочу… Хорошо, — он похлопал себя ладонью по колену, что-то решив. — Стая жрет слабых, но не отдает сильных. Как выражается Датико, брат для брата в черный день… Знаешь, за что я тебя уважаю, Кузьмич? За то, что не купил коронацию за деньги, когда предлагали такую возможность.