На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж
Шрифт:
Севка ехал на полгода – пока. Его пригласила какаято академия современного искусства – первый в мире совместный русско-американский проект, большая честь, тра-ля-ля и все такое прочее. Их таких в нем участвует трое – русских художников. Они там будут преподавать, выступать в галереях, ездить с выставками по стране и продавать картины. Почетно и денежно. Такой шанс выпадает раз в жизни. Даже думать нельзя, чтобы вдруг взять и отказаться.
И, конечно, даже подумать нельзя, чтобы поехать с женой. То есть с женой-то как раз можно, принимающая сторона на жен была согласна, проблема была в другом. Я-то Севке никакая не жена – по крайней мере, в глазах принимающей стороны. И никаких шансов, что за оставшийся месяц мы успеем оформить свои два развода,
Все это я, конечно, с Севкой не обсуждала – еще чего не хватало. Я это продумала сама с собой, и даже не один раз. И не два, а столько, сколько было нужно для того, чтобы успокоиться, взять себя в руки и перестать хотеть зареветь в голос всякий раз, когда речь заходила о его отъезде.
И мне удалось. Человек, подлец, ко всему привыкает... Я улыбалась, и была спокойна, и составляла списки, и собирала вещи, и даже не расстроилась, когда узнала, что Севка все же оформил документы на одну из своих бывших жен – ту самую, с которой не успел развестись.
– Ты же понимаешь, малыш, был такой шанс, глупо же упускать. И потом – ну приедет она ко мне на две недели, дочку привезет. Я ей Нью-Йорк покажу. Когда еще такое удастся?
Конечно. Я понимаю. Действительно – такой шанс. А наши отношения тут совсем, ну совершенно ни при чем. И мне гораздо лучше – я-то не бывшая жена, у меня все только начинается... Получалось вполне убедительно, во всяком случае, хватало, чтобы не зареветь на месте в ту же минуту.
Он улетел пятого ноября. Золотая осень кончилась за неделю до этого, небо посмурнело, как-то внезапно стало холодно, из хмурых туч попеременно падал то дождик, то снег. Примерно за неделю до самолета события моей – пока еще нашей – жизни вдруг совершенно сошли с ума и помчались куда-то с ужасающей, не поддающейся никакой разумной оценке скоростью. То не хватало какой-то ценнейшей бумажки, которую срочно надо было дополучить, то вдруг кончались деньги, то отменялось разрешение на вывоз картин... Непрерывным потоком шли прощаться какие-то старые друзья, бывшие жены, забытые любовницы... Дверь в квартире не закрывалась ни на минуту. Я еще успевала когда-то мотаться на работу и даже делала там что-то осмысленное, усилием воли выключаясь на эти часы из Севкиной карусели.
Костьку я все это время не видала совсем – он жил у родителей. Хорошо, что мама с сентября окончательно ушла с работы. Когда зарплаты кандидата наук не хватает даже на покупку проездного, чтобы на эту самую работу ездить... Мою жизнь родители со мной не обсуждали. Вопервых, на это не было времени – я звонила каждый день, но очень коротко, привет-как-дела-пока. А во-вторых, наверное, было видно, что я не в себе, и все разговоры, тем самым, бессмысленны...
Я не поехала провожать Севку в аэропорт. Родители, бывшие жены, дети – и без меня там будет полно народу, нечего создавать толпу. Кроме того, самолет в три часа дня, мне надо быть на работе. Мы простились с утра, он проводил меня до метро... Дальше все было как-то ничего – толкотня, суета, пересадка, дорожка к институту. В одном из коммерческих киосков, которые повырастали вокруг каждой станции метро, как грибы, я вдруг случайно увидела туфли, как раз такие, какие нужны маме. У нее скоро день рождения... Стоили они, конечно, какую-то безумную сумму, но я выгребла из кошелька остатки Севкиных денег – по большому счету, на эту сумму мы с Костькой могли бы неплохо жить примерно месяца два, но на туфли их как раз хватило. Вот и отлично. Будет хоть маме подарок. А мне... Мне уже почти все равно...
После обеда Марья Владимировна послала меня отвезти документы в одно из посольств. «Забросишь – и поезжай домой, сюда больше не возвращайся». Посольство было в центре, в районе Чистых прудов. Когда
Вокруг уже смеркалось. С неба сыпала снежная крупа, оседала белыми звездочками в грязи. На бульваре никого не было. И вот я шла здесь совершенно одна, в темноте и холоде, без любви, без будущего, без всего. Делать вид и притворяться бодрой больше было не нужно. Тогда мне казалось, что этот миг – самый несчастный во всей моей жизни, что тяжелее, чем сейчас, мне уже не будет никогда и нигде...
И как же я ошибалась.
II. Зима
Свою ошибку мне пришлось осознать очень быстро – недели не успело пройти. Севка улетел пятого ноября, потом сразу накатили праздники (как же я их всегда ненавидела!), а вот потом... За праздники я успела привести себя в минимально человеческий вид, вернуть в относительно жилое состояние свою заброшенную квартиру (все это время в ней продолжал жить мой бывший муж, но это только способствовало разрухе), привезти наконец домой ребенка. Он-то, бедный, ни в чем не виноват, так что все вокруг него, включая меня, должно быть в полном порядке. Демонстрируя (кому? – во многом самой же себе), что все и есть в порядке, в какой-то очередной, еще выходной, послепраздничный день я разморозила приличный кусок мяса (из Севкиных, еще с рынка, запасов) и собралась навертеть любимых Костькой котлет на обед. Хлеба в доме оказалось мало, и я, недолго думая, отправила Димку в булочную.
– А лучше зайди в универсам, заодно молока посмотришь.
– Ася, я видел молоко, что мне на него смотреть?
– Значит, сможешь узнать при встрече и купишь. Но главное – хлеба. Батон за двадцать пять и половину черного.
Он вернулся через сорок минут, озадаченный и без хлеба.
– Ну?
– Ася, я не купил хлеба.
– Почему?!
– Булочная закрыта – выходной.
– А в универсаме?
– А в универсаме была драка. Я не смог войти.
– Дим, не говори ерунды. Какая еще драка? Бога ради, я не просила ничего сверхъестественного, я тебя просто за хлебом послала.
– Вот за хлебом и была драка. Ась, я честно старался. Но знаешь – там мужики такие были, в ватниках, в касках. Говорят, они с утра за этим хлебом стояли.
С моим бывшим мужем никогда не знаешь, шутит он или всерьез. И выяснять бесполезно. А мне было еще и некогда. Поэтому я плюнула на все, прекратила дурацкий разговор, ушла в кухню, сварила рис и сделала вместо котлет тефтели.
Но проблема хлеба осталась, поэтому часов в пять я сама оделась, взяла Костьку, собаку – им все равно надо гулять – и отправилась в универсам.
Там было пусто. Ни хлеба, ни вообще ничего. Консервированная морская капуста в банках и лавровый лист в пакетиках. Людей тоже почти не было. Ради праздника все закрывалось в шесть, а было почти без пятнадцати, поэтому я, списав окружающее зияние на позднее время, плюнула еще раз и, поминая бывшего мужа незлым тихим словом, отправилась домой.
На следующий день (все еще выходной, будь он неладен) я сама побежала за хлебом с утречка.
Димка был прав. У входа в универсам стояла – копошилась, громоздилась – огромная толпа, состоящая в основном из странно одетых мужчин. На всех на них были ватники, какие-то старые куртки, грязные пальто... Толпа образовывала плотный клин, острием к двери. На флангах – там же, где и я, – мелькали женщины и подростки.
– Что это? – спросила я одну из них.
– Так хлеб ждут, – махнула она рукой. – О! Привезли!
Действительно, у двери в толпе случилось какое-то взвихрение. Замелькали руки, раздались крики. Народ кучковался так плотно, что я не могла разглядеть за спинами, что именно происходит в дверях. Ясно было одно – соваться туда не стоит.
Понемногу из толпы стали протискиваться выходящие... Здоровые мужики в мятых ватниках... В руках каждый торжествующе держал, подымая повыше – от толпы, хлебный батон...