На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж
Шрифт:
Вообще-то, если честно, я не люблю ни Баха, ни Скрябина. Я никакую музыку не люблю – ни классическую, ни попсу. Я люблю, когда тихо. И Лилька об этом в принципе знает не хуже меня. Просто Лилька – человек порывистый, могла и позабыть от восторга. Но я-то чем виновата. И не ругать же ее перед всеми. Она и так огорчилась:
– Ах, какая беда! Я, дура, и не подумала... И что же делать? Ну, может, мы все-таки попросим мужа тебя отпустить. Такой замечательный концерт, обидно, если билет пропадет...
Тогда меня осенило. Убью, думаю, двух зайцев сразу – и Лильку с ее билетами выручу, и домой скорее уйду. Я спрашиваю:
– Лешечка, ты нас не выручишь? Видишь, какая у нас накладка. Может быть, сходишь с девушкой
И Леша нас выручил. Взял и пошел с Лилькой в консерваторию. А потом еще раз – уже с Лешиными билетами. И в театр. И просто погулять. В общем, так и началось...
Лилька иногда мне плакалась:
– Знаешь, я совершенно не понимаю, что происходит. Я ему не нравлюсь... Он совершенно никаких действий не предпринимает, разве что руку иногда подаст через лужу перевести. Я себя такой дурой чувствую. Вчера вот мы гуляли-гуляли, он меня потом проводил до дома. Я звала в гости зайти, а он отказался и почти убежал.
– Дура ты и есть, – объясняла я ей. – Я же тебе говорила – специфика. У него сегодня с утра важный доклад на семинаре. Это вообще чудо, что он тебя до домуто проводил. И потом – если бы он умел предпринимать активные действия, он бы уже давно был женатый. Живи себе спокойно.
Так продолжалось всю весну и начало лета. В июле Леша уезжал в длительную командировку. Ни слова между ними сказано не было. Лилька переживала – она к нему привыкла и привязалась. Я ее утешала как могла. Потом как раз уехала в Крым. Звоню оттуда Лильке, а она в истерике:
– Аська, ты представляешь, он сделал мне предложение! Он должен через неделю в Америку улетать до зимы, так что мы женимся прямо завтра! Аська, все получилось! Я даже сама поверить не могу!
В общем, они действительно за два дня поженились, Леша улетел в свою Америку, а Лилька вместо свадебного путешествия – ко мне в Крым. А по возвращении мы стали оформлять ей паспорт и нужные визы. Мы – потому что я, среди прочего, на своей работе занимаюсь и этим тоже.
Я за нее была страшно рада. Даже непонятно – отчего. Казалось бы, она такая счастливица, вышла замуж, уезжает, а я остаюсь тут, как дура, одна с ребенком, но все равно. И мне почему-то казалось, что это – знамение того, что и со мной все будет хорошо. Хотя, если поразмыслить нормально, то с чего бы...
В любом случае нам с Лилькой было что обсудить в Крыму. И результаты с выводами все время получались оптимистичные.
И вот с ясным рассудком, спокойным сердцем и загорелым туловищем (загар мне очень идет) я вернулась в начале августа в Москву.
И почти сразу у меня случился день рождения. Двадцать пять лет. Можно сказать – юбилей. Четверть века.
На него – даже не специально, так само получилось – собрались абсолютно все-все-все мои друзья. В квартиру набилось человек, наверное, пятьдесят, хотя приглашала я примерно двадцать. Сокурсники, сотрудники, одноклассники бывшего мужа, четырнадцать несостоявшихся женихов и еще кто-то, я даже вспомнить не могу. Все приходили, когда хотели, в совершенно произвольное время, с каждым приходилось выпить за мое здоровье, так что к концу вечера я вообще мало что воспринимала. Потом рассказывали, что я плясала на столе и пела под гитару песни собственного сочинения. Причем одновременно в комнате и на кухне. А бывший муж носил меня на руках то туда, то сюда. Странно – я не умею играть на гитаре... И посуды побито подозрительно мало... Не говоря уже про бывшего мужа – он вообще не собирался присутствовать. Одно хорошо – родители так и не доехали с дачи, чтобы меня поздравить. А ведь собирались...
Зато Севка приехал как миленький. Из Италии. Поменял билет специально ради такого случая. Привез мне сказочной красоты жемчужное ожерелье в пять рядов. Хотел сам мне надеть, но я не далась – оно к платью не подходило. У меня было чудное платье – трикотажное,
Но главное было даже не это. Бог с ними, с ногами. Хотя хороши... Главное было, что я поняла, как я их всех люблю, моих друзей. Какие они классные, честное слово. И как хорошо, что они здесь. Пока они здесь. Не знаю, откуда, но почему-то я совершенно точно знала, что вижу их всех, вот так, вместе – в последний раз. Потому что потом – все уедут, и я уеду, и совершенно неизвестно, встретимся ли мы когда-нибудь еще... Может быть, конечно, все это было только разгоряченное выпивкой воображение, мне-то уж точно было абсолютно некуда и не с кем уезжать, но знание было таким реальным, и от него было немножечко грустно, а вокруг было весело, и я веселилась вместе со всеми, и очень старалась успеть рассказать им всем, как я все-таки их всех люблю... Или почти всех.
Севка сидел весь вечер в углу дивана, мало с кем разговаривал, только пил и дергал ногой. Он всегда дергает ногой, когда расстроен. Так ему и надо. За вечер, по-моему, нам не удалось сказать друг другу и десятка слов – мне было некогда.
И потом, всю следующую неделю, мне тоже было некогда. Вернее – удавалось очень удачно от него удирать. Дела на работе, надо срочно на дачу, я уже договорилась с кем-то встретиться – в ход шло все. Однажды я, выходя с работы и притворяясь, что напрочь не вижу его машину, стоящую у выхода, даже вскочила в совершенно ненужный мне, но так кстати подошедший к близлежащей остановке троллейбус. Троллейбус завез меня куда-то на задворки Университета на Ленинских горах, и я потом долго оттуда выпутывалась.
Но тут наползла годовщина августовских событий. Это святое, и не отметить было нельзя. Сперва договорились собраться все вместе, как год назад, и Севка тоже, но потом выяснилось внезапно, что у всех какие-то дела, никто не может, и мы оказались вдвоем. Причем выяснилось все это, естественно, в последний момент, когда Севка, – не опоздав, – заехал за мной на работу, и я уже сидела в его машине. Детский сад.
Севка вылезал вон из кожи, спрашивая меня, чего бы мне хотелось в этот день. Я сказала, что хочу в ресторан. Он заныл, что нет, что он старался, все готовил, что пускай мы поедем к нему, будет еще вкуснее и так далее. Потом мы еще два часа мотались по всем коммерческим магазинам Москвы в поисках икры и «Мартини», без которых я ехать отказывалась. Наконец все купили. Потом доехали. И все началось по новой.
То есть, может, это Севка думал, что по новой. Я смотрела на происходящее совершенно другими глазами, как будто со стороны, как будто это все не со мной происходит, а я сижу в театре и смотрю пьесу – и пьеса эта довольно скучна.
Какие-то переживания, причитания, поиски истины, просветления, приобщения к высшему и так далее... Господи, да кому все это нужно! Решил жениться на богатой американке, нужно тебе это для карьеры – ну так и скажи! При чем тут истина и свет? Жалко отпускать меня – ну тоже так и скажи! Мерзко, конечно, выходит – но зато честно. Но в ответ мне говорили, что я ничего не понимаю, что я погрязла в быту (конечно, погрязла – поживи-ка, как я, в зимней голодной Москве), что мне недоступно понимание и тому подобные прекрасные вещи...
Кончилось все это тем, что в два часа ночи я встала и ушла. Севка бежал за мной, хватал за руки, падал на колени, в конце концов мы чуть не подрались в прихожей – сцена вышла безобразнейшая. Оказавшись после всего этого на улице, изрядно потрепанная, но непобежденная, я поймала такси – повезло ведь! – и поехала к Лильке. До нее все-таки было ближе, чем домой, и денег хватило.
У Лильки тоже нашлась бутылка «Мартини», а уж икра, конечно, так и пропала. Досадно, но вполне преодолимо на фоне всеобщей пакости бытия.