На троне в Блабоне
Шрифт:
— Председатель Волдырь еще не успел вас надуть? — любезно осведомился я. — Хоть он и носит фрак, в котором выступал на арене, у него душа бродяги, мошенника и обыкновенного прохвоста.
— Он клялся светлой памятью матери, славной гадалки, предсказавшей ему этот пост, еще когда был ребенком.
— Клятвопреступление, даже перед судом, его специальность… Его не раз нанимали лжесвидетельствовать.
— Пока что банк работает исправно, граждане с полным доверием приносят свое золото, а взамен получают кожаные кружки с тисненой печатью. За один талер — три фиги…
— Я не верю в магию денег. Мне много не надо. Впрочем, и продается далеко не все.
— Ошибаешься! Все! Люди — с их честью, — верность Родине, даже любовь, все, все…
— Разве что пса так можно купить. Только он, хоть и купленный за деньги, умеет любить и быть верным.
— Если никто не сманит кусочком колбасы, — фальшиво хихикнул Директор. — Ну так что же? Махнемся?
Он костяшками пальцев постукивал по столу. И вдруг пискливый голосок произнес:
— Войдите!
Мышик, утомленный переживаниями во время долгого разговора, попросту задремал в столе. И очнулся на стук. Бедный смельчак Мышик!
— Нет! — крикнул я изо всех сил. — Нет! — повторил, стиснув зубы. Я хотел разозлить его, чтобы сосредоточить все его внимание на себе. Ты, искуситель! Ты, слуга дьявола!
Директор сидел угрюмый, с каменным лицом, похоже, он принял окончательное решение. Долой вежливость, усилия, игру, рассчитанную на то, чтобы сбить обвиняемого с толку, использовать хотя бы минутную его слабость.
— Ты меня никак не задел. Дьявол правит на земле, и сие вне сомнений. Он не только хорошо платит, но и угождает кому надо, высоко возносит тех, кто ему служит. А вот ты кому подслуживаешься?
— Тому, кто сказал: „Царствие мое не от мира сего“.
— Легче всего обещать награду уже за черным порогом, после смерти: избежишь разочарований, не услышишь жалоб. Я предпочитаю расплачиваться здесь, сразу, при жизни, золотом или крупными наличными… Ты и понятия не имеешь, как восхитительно пахнет пачка свежих банкнотов! Как поют они под пальцами! Денежки можешь обменять на все, о чем мечтаешь! Купишь все, чего пожелаешь!
— Вот так человек становится слугой вещей — только и делает, что их оберегает, дрожит, не вломился бы вор, не унес, не украл, а вдруг пожар… За обладателем по пятам ходит страх, обладание отнимает свободу, становишься узником накопленных вещей. А ведь жизнь коротка — оглянуться не успеешь, как все окажется ненужным, все, что тебе было дорого, растащат и разбазарят те, кому ты столько раз отказывал… Не лучше ли раздавать заблаговременно?
— Сказки для послушных деток. Такого просто не бывает. Обычно получивший думает: чего он от меня хочет, о чем хлопочет? Тут же и нахохлился… Окажись вдруг — ничего не хочет, другое замучает: это сколько же он имеет, если так транжирит, раздает? Делая добро, лишь сеем зависть и недоброжелательство. Лучше иметь для себя в укрытии, как хищник скрывает добычу в своем логовище. Истинная радость — обладать тем, чего у других нет и никогда не будет. Провозглашать себя слугой народа, тогда как народ верно служит тебе. Ничего ты об этом не знаешь, несчастный писака… Довольно учтивой болтовни. Не выпросим, так вытрясем.
Грузный и плотный, он поднялся неожиданно легко и дернул за подкову, подвешенную на проволоке; в коридоре расчирикался звонок. Мы молча слушали.
Двери распахнулись с треском, влетели бульдоги.
— Пан Директор, вызывали? Обвиняемый оказал сопротивление?
— Обыскать его!
У меня с плеча сорвали сумку, вывернули карманы. Фонарик, початая банка с коричневым содержимым, два пера, платок не первой свежести. Маленькая Мышикова рогатка и несколько туго скатанных трамвайных билетов — боеприпасы для рогатки. Было и несколько страниц текста, благо сочли, что в помятые бумажки завернута банка. Так их и оставили — прилипшими ко дну.
— Что в банке?
— Попробуйте. — Я подсунул им под нос желеобразное содержимое.
— Яд? Чтоб отравлять колодцы? — всполошился стражник.
Да, клевета принялась, пустила корни.
— Оставьте ему, — снисходительно разрешил Директор. — Бумагу и ручки тоже… Намарает чего-нибудь, всегда используем против него. Если это яд, у него есть выход, может бежать на тот свет. А коль непризванный предстанет пред господом, господь с ним рассчитается…
В его голосе сгустком клокотала ненависть, мне сделалось холодно. Какое новое испытание изобрели для меня? Он уже вознамерился отдать распоряжение, как вдруг в коридоре раздался выстрел, звон разбитого стекла, потом крики и топот. Кого-то ловили или от кого-то бежали?
— За мной! — крикнул Директор и бросился к дверям.
В коридоре темень, крики слышались наверху, на лестнице, а может, и с чердака. Бульдоги заходились от лая:
— Держи его! Держи! Держи!
Директор значительно глянул на Хитраску, она услужливо кивнула, последит-де за мной. Мы остались одни.
— Что ты здесь делаешь, Хитраска?
— Работаю. Всю свою жизнь я тяжко работала, — скромно прошептала она. — Вы узнали меня, а прошло столько лет…
— Ты совсем не изменилась… Пожалуй, глаза погрустнели.
Она протянула ко мне обе лапки, с чувством обняла. Ее узенькая мордочка потерлась о мою колючую, давно не бритую щеку. Зарыдала без слез. Шерстка пахла увядшей сиренью.
— Какие прекрасные были времена! Какие добрые люди! Сколько надежд, веры, что все удастся, исполнится…