На троне в Блабоне
Шрифт:
— Что-то неладно в столице, — предупредила меня старушка. — Когда я выводила собаку, — тут она подмигнула заговорщицки, — горожане шли на рыночную площадь. Толпа возбуждена, многие грозили кулаками замку. И в городе полно патрулей, у каждого за поясом веревка — вот, мол, что грозит за беспорядки…
— Болташка, — вырвалось у меня через стиснутые зубы.
— А вы, дорогой мой, будьте осторожны. Даже моя собачка ощетинилась и потянула меня домой. Надо думать, вам лучше переждать, посидеть в тепле, пописать, хоть бы
Я словно голос жены услышал.
Солнечный день обманывал возвращением лета. Не послушался я доброго совета и отправился к Рынку Будьтездорового Чихания. Площадь была запружена людьми. Я взобрался на ступеньки зеленной лавки, из которой уже давно выветрились пряные запахи; плотную толпу рассекала щель, море голов словно расступилось. На эшафоте, прислонясь к виселице с небрежным изяществом, будто к стволу березы, стоял Директор в окружении своих служак. Его окружал кордон бульдогов, в тылу поблескивали секиры алебардщиков.
Чиновников из его канцелярии узнать можно сразу по бледным лицам и длинной левой руке: вместе с бумагами, прошениями и жалобами они привыкли получать „слева“ звонкие дары. Около эшафота шнырял козлик Бобковит, посредник в нечистых делах, соглядатай и доносчик. Со злобным удовольствием я заметил, что козлик не успел еще справить себе новую бороду. Морду подвязал черным платком — дескать, зубы болят. Без бороды походил на козу и по сему поводу постоянно пребывал в отчаянии.
Над морем голов, по другую сторону площади, возвышались кузнецы с лицами, багровыми от огня, и с черными от въевшейся копоти руками, за ними стояли столяры и плотники, заляпанные смолой и едкими красителями, с кудрявыми стружками в волосах. Красильщики, кожевники, я углядел даже кучку трубочистов в цилиндрах — все были вызывающе перепачканы. Так собрались все вместе люди, чью профессию запретили, ибо они делали грязную работу и посему не соответствовали лозунгу, который ветер раздувал над властной фигурой Директора:
ВСЮ ВЛАСТЬ ЛЮДЯМ ЧИСТЫХ РУК!
Словно знамена, в противном лагере на жердях были развернуты надписи, хором повторяемые бунтовщиками:
Да здравствует работа до седьмого пота. Коль работать захотим, станет талер золотым!Или коротко, будто удар хлыста:
Долой чистюль! Белоручки бьют баклуши, руки чисты — грязны души!А одна надпись — явный сигнал близких перемен:
Ой, пора, давно пора в шею гнать Директора! Он чист и бел, богат, здоров — а руки чисты у воров!На плечах товарищей над толпой поднялся артиллерист Бухло.
— Блаблаки! Хватит валять дурака и лгать! Чистые руки — вовсе не залог честности! У тех, кто работает в поле, в мастерской, руки всегда грязные. Белые руки только у лодырей! Для нас важнее чистых рук чистая совесть и чистое сердце! А этого не проверишь, пока не узнаешь, что люди делают, как работают. Тогда и обнаруживается чистота
Громоподобный Бухлов бас поддержала вся площадь:
Гнать Директоришку вон, сколь добра нахапал он! Делать ничего не хочет, а на трончик зубы точит. Мы поклонимся труду и в грязище и в поту, ибо труд тяжелый сладок, он воротит нам достаток! Хватит нищенствовать нам! Гнать Директора к чертям!После всех этих оскорблений, когда шум поутих и в толпе прекратилось движение, Директор поднял обе руки благословляющим жестом. Его ладони в безупречно белых перчатках затрепетали, подобно чайкам над бурными водами.
— Достойные жители Блабоны! Мудрые и великодушные блаблаки! Братья! — Последнее слово было обращено к посвященным: приготовиться, мол. — Это уже не Рынок Будьтездорового Чихания! Принюхайтесь, чем здесь сегодня пахнет! Вспомните, как здесь бывало…
— Знаем! Помним! — раздались крики. — К делу!
Другие уже возмутились — каждый имеет право голоса.
— Дайте ему говорить! Правильно говорит!
— Вот здесь печень поджаривалась на вертеле! — показывал он на угловую лавку, наглухо забитую досками. — Там в котле бурлили рубцы! Пузыри пыхтели майораном…
И все поворачивали головы, будто он за нос их тянул. А Директор колдовал, и появлялось пиво, пеной стекавшее с полных кружек, вина, красные и белые. Для детей содовая вода с малиновым соком, а в соке — сама эссенция лета… А где ореховые торты? Где ромовые бабы, покрытые глазурью? Имбирные пряники, струдели из слоеного теста, сквозь тоненькие пласты просвечивают темные вишни или ломтики яблок… И где все это?
— Все разбазарил Королевский совет, сожрал до последней крошки, выпил до последней капли. Взгляните, еще и сегодня трясется у них упитанное брюхо, а вы из месяца в месяц ушиваете портки, новые дырки вертите в ремнях!
Это была ложь, однако приятно слышать, что есть виноватые, хотя даже если бы каждый из членов совета имел дюжину ртов, и то не смогли бы так основательно объесть Блабону, как это сделало правительство Банщиков. Но Директора уже слушали, он завоевал толпу.
— Поэтому и нужны мы! Мы, Люди Чистых Рук. — Снова белые перчатки привлекли все взгляды. — И вы избрали нас добровольно! Доверили нам посты! Ввели в ратушу и в замок! Недавно горячо аплодировали и кричали здравицы в нашу честь…
— Почему же и дальше все пропадает? Почему лавки и подвалы пусты? — заорал кто-то из-за плеч сержанта, и все, словно опомнившись от наваждения, согласно закивали головами, дескать, так оно и есть, дескать, истинная правда.
— Слишком слаб еще контроль, слишком мало чистых рук, надобно сторожить, следить, считать и искать предателей! Если есть недостатки, должны быть виновные! А виновных мы…
— Болташку! Болташку! — загудела толпа.
— А кто контролирует Директора? — Острый, как шило, голос кольнул оратора.