На троне в Блабоне

Жукровский Войцех

Вздохнул глубоко. Принял мои слова как оправдательный приговор. Я тихонько усмехнулся. Не ведал еще, что мои предсказания исполнятся.

— Спокойной ночи.

— Еще один день миновал, — потянулся он, зевая бессовестно во весь рот. — Ночью нас не побеспокоят.

Весьма скоро оказалось, что он ошибался.

За оконной решеткой, вделанной под самым потолком, молоденький изогнутый месяц блестел кошачьим когтем. Меня обуревала тоска. Побродить бы по аллеям парка, где звезды расселись по раскидистым мощным ветвям старых дубов. Плакучие ясени, верно, похожи на ледовые беседки из прозрачных

кружев. С чистого, безоблачного неба изредка плавно опускаются снежинки, и все разные. Я погружался в сон.

Разбудили нас далекий гул и треск выстрелов. Крики доносились со всех сторон, нарастали волнами. Я приподнялся на локте. Директор тоже прислушался.

— И в самом деле началось, — пробормотал он неуверенно. — На всякий случай надо одеться, неизвестно, кто идет — враги или друзья.

Громко звеня ключами, по коридору пробежал профос, я узнал его хромающий шаг, потом что-то звякнуло. Неужели бросил ключи, чтобы не мешали бежать? Я пытался по голосам заключить, что происходит.

Хор голосов начал звучать ритмично, скандировали какой-то лозунг, мы еще не разбирали слов. Я подставлял слова, отгадывал: „Прочь чистюль!“, а толпа единодушно подтверждала мощным „Про-о-очь!“. Возможно, кричали другое, например: „Гнать директора! Бей бульдогов!“ Или: „Замок — народу!“, „Слава блаблакам!“. Отдельные слова трудно разобрать, но громовые перекаты криков свидетельствовали о том, что вся Блабона пришла в движение.

На замковом дворе раздался лай команд. С ритмичным топотом прошли отряды алебардщиков. За ними отряды, вооруженные пистолями, особенно удобными в уличных столкновениях — в расширенные воронкой дула можно было всыпать все, что оказалось под рукой, от свинцовой пули до горсти каштанов или желудей. Таких пуль во дворе замка, при строгой экономии, хватило бы надолго, ведь вход в замковый парк был запрещен. Я сам видел во время прогулок под стражей, как солдаты собирали каштаны и запихивали их в патронташи, прикрепленные у пояса.

Сражение с силами старого режима все приближалось, толпа, по всей видимости, форсировала ворота, потому что окна оказались на расстоянии броска камнем — стекла посыпались с плаксивым звоном. Кто-то отчаянно кричал:

— Бегите! Спасайся кто может!

Но трусливые голоса заглушил приказ верного офицера:

— К оружию! Сейчас погоним их! Бульдоги, вперед!

Отряды перебрасывались на все более опасные участки, но овладеть ситуацией не удалось, команды становились все путанее, отголоски борьбы затихали. Солдаты исчезали в темноте, как сквозь землю проваливались. Верно, по одному ускользали в парк, на заднице съезжали с крутого склона и, побросав оружие, скрывались по домам. А дома быстро стягивали с себя кожаные кирасы и ныряли под перину, будто спали сном невинности и знать ничего не знают. Может статься, бормотали то же, что шептал около меня Директор:

— Ведь я всегда защищал народ, какой же я угнетатель? Если время от времени и приходилось наподдать, то исключительно для поддержания порядка.

Он припал ухом к двери, ловил звуки в коридоре, после снова бежал к окошку и с вытянутой шеей, казалось, принюхивался, откуда грозит опасность.

— Только бы выдержать первую ярость… Пусть выкричатся, умаются, попотеют

хорошенько, устанут от напрасной беготни… А после народ размякнет, поддастся уговорам. Легко прощают, лишь бы им сейчас не попасть под руку, сейчас бьют вслепую…

Сражение бурлило уже в самом здании. Прогремел близкий выстрел, взломанные ворота упали на мостовую, толпа катилась с победным ревом. Слышались удары палок, плачевные мольбы о пощаде, покрякивали дерущиеся врукопашную, где-то заскулил бульдог, получивший пинка. Близкий шум борьбы и нас испугал: вдруг вломятся и, пока разберутся, кто да за что, крепко вздуют.

— Надо встать в дверях и приветствовать их как избавителей, — шептал Директор. — Или сразу нырнуть под нары… Ввалятся, увидят: пусто — и помчатся дальше, а мы выползем и смешаемся с толпой, проскользнем в парк…

— Я не буду прятаться! Я узник, встречаю свою свободу!

— А вдруг подумают, что мы от них прячемся? Сановник и летописец, выманивший их из домов, пихнувший под пули! А ведь каждый мог спокойно переждать дома самое худшее и пристать к победителям, когда выяснится, кто одержал верх!

Мы куда как отчетливо слышали, что делалось наверху. С радостными воплями били стекла, выбрасывали в окна столы, рвали бумаги — бумажная метель бушевала перед нашим окошечком, толстым покровом устилала мостовую.

— Благо копии наиболее важных актов я предусмотрительно спрятал, — топтался Директор. — Все можно восстановить, ничего не пропадет… Схватим, посадим, будут платить за нанесенный ущерб!

Он потирал руки, словно уже определил наказания, словно перед ним снова замаячил шанс взлета.

— Призывают к переменам, а разбивают все, что придется восстанавливать… Откуда у них эта ярость уничтожения?

— Они просто боятся того, что знают о себе. А скорее всего, боятся картотек, может, в них записано такое, что им грозит приговором? Ну и пусть рвут бумаги, ломают мебель, выбивают окна… Завтра будут доносить один на другого, а мы все аккуратненько запротоколируем… За удовольствие от битья стекол заплатят вдвойне! В зубах принесут эти денежки!

— Тогда чего ж вы дрожите и прислушиваетесь? Идет новая сила, а с ней новая власть. Вы их знаете? Каковы их цели? Кто будет представлять народ, а кто на деле в руководстве окажется? Толпа — это стихия, нелегко такие силы удержать мельничной заслонкой, вынудить работать — вращать жернова. Ваши шансы растут. Всякое правительство нуждается в полиции, чувствует себя спокойней за ее кордоном…

— Нуждаться-то нуждается, а не любит. Все заслуги назавтра же забываются, — вздохнул горько Директор. — Властителям тоже следует прививать страх и недоверие. Дабы нуждались в нас даже в самые спокойные времена.

Мы замолчали. По коридору с нестройным пением и победными криками шли завоеватели замка, громко переговаривались, ломились в запертые двери.

Я ударил кулаками в дверь.

— Откройте! Здесь узники!

— Освободите нас! — вторил Директор дрожащим голосом.

Движение за дверью утихло. Прислушивались, неуверенные, ломать ли замок или поспешить вниз, в камеру допросов, где расставлены замысловатые орудия пыток: люди весьма интересуются страданиями других, на свежую кровь слетаются, как мухи.