На троне в Блабоне
Шрифт:
Огромная красная луна взошла над воротами Хата-меню. Ночные вьюнки одурманивающе благоухали. Поверьте, и мне бы хотелось, чтобы он это пережил на самом деле, поэтому я сказал, взвешивая слова:
— Нет… Я не способен такое объяснить. Могу только позавидовать.
Перевод О.Куринной
ВРАТА БЕЗДНЫ
В ту ночь Чень Ю ворочался с боку на бок. Как остроумно, как едко готов он был парировать любое замечание сверстников — теперь, когда время уже упущено. Он смаковал шепотом каждый свой ответ, а потом, стиснув зубы, гнал
Юноша вновь и вновь переживал нанесенное ему вчера оскорбление. Чем он хуже своих богатых товарищей, с презрением отославших его прочь? Правда, его древний род пришел в упадок, но ведь о заслугах прадедов, не раз занимавших высокие должности, помнили даже падкие на подарки учителя и наставники, когда выставляли ему оценки.
Экзамен прошел успешно, однако на торжественный ужин его так и не пригласили. Оба ученых мужа едва соизволили кивнуть ему на прощание, а смешливый приятель Гуань Ли хлопнул сложенным веером по плечу, поторапливая его поскорее уйти.
Вот сейчас у них, верно, кончается пиршество. Лица разгорелись от подогретого шаосинского вина, а губы лоснятся от свиного жира. Они с шумом прихлебывают чай, разгрызают, смакуя, зеленые листики. Согласно старинному обычаю, их шестеро. Оба старца, на чьих висках осела соль мудрости, посадили между собой веселую куртизанку, послушную, как воск, прикосновению ладони. Обращая к ней свои слезящиеся глаза, они побуждают ее к двусмысленным шуткам. А двое учеников — их пыл умеряется то движением прочертившего воздух пальца, то нахмуренной бровью — так и льнут к невинному ребенку, дочери живущей по соседству вдовы. Вольности куртизанки побуждают и ту на дерзость. Обе стремятся превзойти друг друга в кокетстве, но вдруг свист в подвешенной под потолком клетке дрозда напомнил девочке слова непристойной песенки, которую она вполголоса напевала, и ее щеки покрылись румянцем.
Разлакомившиеся старцы, хотя любовь ныне для них всего лишь начертанный взмахом кисточки иероглиф, провожают девочку домой. Тем самым они сохранят репутацию мужчин. Разомлевшие, растянутся они на циновках, а благодетельный сон превратит замысловатый иероглиф в картину сияющей весны, в напев фонтана, в строфу великого Ли Тай Бо.
Юноши проводят куртизанку, и ее смех раззвенится по улице, как серебряный колокольчик. Не сдерживаемые наставниками, изнывая от желания, они, как спущенные со сворки псы, вцепятся в ее одеяния. И куртизанка пригласит их на чашку чая. У такого сорта женщин есть, известное дело, приятельницы, которые явятся, стоит лишь хлопнуть в ладоши. Молодые люди не станут соперничать друг с другом, их щедро оделят любовью, насытят, и они уснут под музыку, напоминающую жалобный перезвон капель в фарфоровой чаше, когда стихает буря. Сквозь слипающиеся веки мелькнет в луче светильника, за прорезью шелков, пахнущая жасмином золотистая грудь с подкрашенным соском, но отяжелевшая ладонь уже не сомкнется на ней.
Чень Ю стремительно сел на ложе. Отвергли его, отвергли. Он был хорош, пока переводили стихи, был оселком, затачивающим нож дискуссии, его,
А ведь перед экзаменом они столько раз бродили вместе по выложенным камнями аллеям парка и, держась за руки, прикидывали, кем станут, что готовит им будущее. Богатые друзья сулили ему не слишком высокое место, видели его, правда, поблизости, но покорного, как тень.
А он ощущал себя избранником судьбы, призванным к великим свершениям. Верил, что восстановит былую славу имени Ю, вернет богатства с такой же легкостью, с какой из глиняной бутыли переливают оливковое масло в светильник, когда огонек, мерцая, гаснет.
Товарищи оттолкнули его от себя своим смехом, их отцы были высокими сановниками, знали тонкости судопроизводства как свои пять пальцев и могли за ширмой законов скрыть любое мошенничество. К задним дверям их домов стекались слуги тяжущихся сторон с закрытыми шелком корзинками и завистливым взором пытались определить ценность чужих подарков, от которых зависел приговор.
Отцы иных занимались ростовщичеством, и монета, описав круг, всякий раз снова падала в их кошелек.
А времена были неспокойные. В город врывались предводители военных отрядов. Спрыгнув с лошади на мостовую, широко раскорячив ноги, они, гнусавя, объявляли, какой выкуп причитается с города. И даже если поднесенная в лакированных шкатулках сумма была трижды пересчитана городскими властями, солдаты все равно бесчинствовали в домах, разбивали сундуки, грабили, лишь стон да дым из предместий вздымались в небо.
"Стану военачальником, — твердил, дрожа от мстительных мыслей, Чень Ю, — раздавлю город, как ореховую скорлупу, извлеку золотое ядро".
Но чтобы сделаться мандарином, надо купить должность, а чтобы стать во главе войска — раздобыть жалованье для конников и лучников.
Не улыбалось ему начинать карьеру писарем в банкирской конторе, превратиться в крючкотвора, которому, когда он присыплет золой только что составленный документ, суют извлеченный из-за ременного пояса дырявый медяк — за такой и нищий-то поблагодарит разве что плевком.
Начать солдатом? Глотка задубеет от красной пыли, а огрубелая кожа на пятках полопается на маршах… Ему доводилось видеть, как военачальник, несмотря на гневный рокот барабана, на все приготовления к обороне, бежал тайком в паланкине, а головы мародеров, захваченных авангардом нового завоевателя, катились по камням базарной площади, подобно дыням, пущенным пинком ноги.
Почему банкиры не плачут в голос, когда предстоит заплатить выкуп, а вопли доносятся лишь из мастерских, из лавчонок, из крестьянских лачуг? Почему для генерала и проигранное, и выигранное сражение сулит выгоду, он добывает и золото, и славу, в то время как коннику с отрубленной рукой, пехотинцу без ноги, ослепленному лучнику приходится нищенствовать, бить в колотушку?
"Нет, я не гожусь на то, чтобы взбираться по хрупким, как солома, перекладинам карьеры, — думал Чень Ю, — я должен стать сразу на мраморную ступень, занять незыблемое место".
Плетью хлестал его смех товарищей. Раздражала их спесь, их спокойная уверенность в том, что будущее расстелется у них под ногами, как ковер, многоцветный и пушистый.
"Попроси совершенных, — издевались они над ним, — воспользуйся ежегодным праздником… Жди у дверей храма, может, демоны прислушаются к твоей просьбе…"