На троне в Блабоне
Шрифт:
— Извини, — прервал я нетерпеливо. — Этот Жаблонский случайно не поляк?
— Ты знал его? Да, поляк, ученый старого склада. Умел наслаждаться познанием, одарял нас миром старинной поэзии, найденные уникальные книги не прибавляли ему гордыни, не возносили над толпой, наоборот, приближали к жизни, удваивали в цене простые житейские радости. Помню, с каким восторгом он открыл нам великого поэта Ли Тай Бо, утонувшего во время купания в озере после веселого пиршества — захотелось посидеть на луне, отражающейся в воде. Никто из подвыпивших, как и он, друзей, которые обнимались в это время у озера с девушками, пели, играли на флейте и декламировали стихи, ничего не заметил, и пучина сомкнулась над
— Его больше нет. Умер внезапно, как того и желал себе или, вернее, предсказывал, — уточнил я шепотом. — Здесь, в Пекине, душной июльской ночью. Нашли его за столом, уткнувшегося головой в начатую страницу, исчерканную силуэтами участников торжественного приема, на котором накануне побывал, с шутливыми клятвами, дружескими подшучиваниями над сильными мира сего. Он был и моим проводником, во многом я ему обязан своим знанием Китая. Пожалуй, ты прав, он был скорее несостоявшейся творческой личностью, нежели ученым, любил жить на широкую ногу, не ущемляя себя в еде и вине, и так же щедро угощал своих друзей. Родственники считали его сумасшедшим, глядя, как он растрачивает свое богатство на экспедиции в Китай.
И чем все обернулось? Потом в Польше произошла революция. Его предприимчивых, расчетливых братьев реформа лишила земли, пропали их поместья, а при нем остались его знания, и он, сумасшедший, выиграл на своем безумии. На родине зачли ему эти чудачества как заслугу, сделали профессором университета. Но если наезжал в Китай, то не ради литературы, а ради людей, чтобы окунуться в совершенно иную стихию… Но извини. Я умолкаю, рассказывай дальше.
— А знаешь, твое известие о его смерти меня как-то не взволновало, — снова заговорил Томас Веннинг. — В определенном возрасте человек уже смиряется с неизбежностью, попросту ждет своей очереди. А ведь с ним умерло и мое прошлое. Тот китаец-антиквар эмигрировал в Штаты. Наверное, тоже нет в живых, уже тогда он был стариком с лысой, отполированной, как желтая слоновая кость, головой. Не осталось у меня свидетелей, на которых я мог бы сослаться…
Китай — необыкновенная страна. Иногда, проснувшись среди ночи, я слышу немолчное топотание, гнусавые голоса, и представляется мне тогда, что китайцы только что выроились из глины, оплодотворенной плотью стольких поколений, что этой землей смерть никогда не завладеет, из нее потоком извергаются людские жизни, стекаясь в рабочие колонны, необъятные, неудержимые… — Он отхлебнул виски с каким-то лекарственным привкусом, посмотрел сквозь вьющуюся вистарию и темные линии витражей на желтом, пустом небе. — К самому монастырю невозможно было подъехать, пришлось выйти из машины и продолжить наше путешествие по извилистой, выложенной камнями тропинке. Над нами раскрывали свои зонтики бородатые уксусные сумахи, скала была скользкой, от влажного мха исходила приятная прохлада.
Весьма кстати пришлась и эта вынужденная прогулка, она умиротворяла после смены пейзажей, зеркальных рисовых полей, ослепляющих неожиданными бликами.
Храм был обнесен оградой в виде драконов, которые своими зубастыми пастями поддерживали ворота. Главное строение было небольшим, но изысканных пропорций, крыша напоминала распростертые крылья птицы. Задержавшись посреди двора, мы залюбовались статуями из голубого фарфора, хорошо смотревшимися на фоне вздыбленных, клубящихся облаков. На прогретых солнцем ступенях храмовых построек расположилось набожное семейство. До сих пор помню молодую мать в узких брюках,
Мы вошли внутрь. Это был один из редких храмов, посвященных не мужчине, а женщине. В полутьме стлался дымок благовонных свечек, словно легкой вуалью заслоняя от нас, смертных, лик богини Куин Линь, покровительницы любви. Ее высокое изваяние в золотистовишневых одеждах, ниспадающих тяжелыми складками, застыло в полутанцевальной позе.
Антиквар Ю Чу низко поклонился ей, словно давая понять этим жестом учтивости, что явился сюда не за добычей, а совершенно бескорыстно. Но уже через минуту он, как мышь, шнырял в полумраке, влезал на ступени алтаря, обстукивал согнутым пальцем старые фарфоровые чаши, полные серого пепла от истлевших курильных палочек. Подсвечивая себе фонариком, искал знаки, проверял эмаль на трещины. Напрасно таращили на него глаза, чудовищно оскалив зубы, властители ада с поднятыми мечами, демоны, стерегущие святилище.
Жаблонский принялся разбирать строфы, вышитые на длинных шелковых свитках, струящихся со сводов. Мы старались не мешать друг другу. Я засмотрелся на богиню, и мне показалось, что ее забавляет мое восхищение, она даже снисходительно улыбнулась — или, может, это колыхание жертвенных благовоний создавало иллюзию движения?
Я шел вдоль стен, водя по ним лучом фонарика. Моему взору открылась фреска — свита играющих богинь. Нарисовал их, по всей видимости, талантливый художник, потому что они ничем не напоминали распространенный образец живописания, изображена была просто стайка расшалившихся девушек. Они бросали друг в дружку мячом, взлетая над пушистой травой, и в их движениях чувствовалось сознание своей привлекательности и красоты. Стремительные прыжки, дуновение ветерка колыхали шелк одеяний, являя воображению их гибкие тела. Все это было не игрой, а музыкой.
В луче фонарика мелькнула группа разбегающихся девушек, суматошные жесты вперемешку со смехом, вытянутые для защиты руки… И в стороне — та, которая, наслаждаясь их страхом, держала мяч в поднятой руке, выбирая себе жертву. Я видел ее напружившиеся бедра, маленькую грудь и рассыпанные черными прядями волосы… Она была прекрасна!
Засмотревшись на картину, я споткнулся и нащупал рукой большую кожаную подушку с вмятинами от колен. Видимо, не только я любовался этой фреской, но и монахи часами стояли здесь на коленях, всматриваясь в танцующих богинь.
Я вытащил фотоаппарат и установил треножник. Сверкнул белый свет, и снимок был сделан. В сполохе мне показалось, что разыгравшиеся девушки, заморгав длинными ресницами, посмотрели в мою сторону: я обратил на себя внимание непорочных богинь.
И, клянусь, самая красивая, та, с мячом в руке, увидела меня. Я выхватил ее кругом света, и внезапное желание дрогнуло в моем сердце. Боже, как мог бы я любить ее! Жадно вглядывался я в девушку: овал лица, легкие, словно крылья ласточки, брови, длинная шея, взбитые над затылком волосы — рука сама тянулась запутаться в них пальцами.
Нет, я не думал: "Если бы мне в жизни встретилась такая девушка, я полюбил бы ее", — рассказываю тебе, что буквально ощущал ее все это время, пока любовался богиней на фреске, она волновала и будила мое желание.
Вдруг мне показалось, что девушка задержала дыхание, и я впился в нее широко открытыми глазами. Она же в этот момент замахнулась и бросила в меня мяч. Это уже не могло пригрезиться, мяч ударился мне в грудь и покатился по ступеням алтаря. Вскочив, я принялся искать его с фонарем, ползая на коленях. Мяч я нашел под железным сапогом демона, словно он нарочно наступил на него, пытаясь спрятать от меня.