На тысячи осколков
Шрифт:
– Я уверена, все будет хорошо, – сказала мама, когда блендер затих.
– Да уж… – Перелив витаминный коктейль в высокий стакан-термос с крышкой, я закусила губу.
– Ну, что ты… – Мамина рука нежно коснулась моего плеча. – Не нужно так переживать. На новом месте всем трудно. Просто расслабься и верь, что все сложится. Ты ведь знаешь, милая, этот дом…
– Наш шанс начать все сначала, – вздохнула я, повторив ее собственные слова. Мама сказала это неделю назад, когда сообщила мне «радостную» новость о переезде в эту заснеженную глушь. – Городу нужен хороший
– Все верно. – Мама похлопала меня по плечу. – Ну все, мне пора. Извини, что не могу подкинуть до школы, нужно срочно принять одну госпожу, которая с раннего утра ожидает меня в приемной. Ее котику ночью стало плохо. Ты ведь понимаешь, я не могу…
– Да, мам. Понимаю. Конечно. – Я постаралась улыбнуться. Взяла термостакан и повернулась к ней. – Твой витаминный коктейль.
– Ох, спасибо, милая. – Мама подхватила его и поцеловала меня в щеку.
– Бутерброды в твоей сумке! – крикнула я ей на прощание.
– Что бы я без тебя делала?! – махнула мне мама рукой, на ходу натягивая куртку.
Я качнула головой, наблюдая за ее неуклюжими попытками одновременно удержать в руках стакан и сумку и надеть сапоги. Мама готова была заботиться обо всех вокруг, кроме себя. Если бы я не собирала ей перекус на работу, она бы весь день оставалась голодной.
Мне хватило пары дней в ветклинике Флодберга, чтобы понять, в каком напряжении маме приходится там работать. Временами там случаются затишья, и единственное развлечение – болтовня с какой-нибудь бабулей, которая притащила упитанного домашнего любимца на осмотр. Но чаще приемная похожа на отделение неотложки: непрекращающийся поток больных, которым требуется экстренная помощь. Не знаю, как будет в этом городишке, но, надеюсь, мама сможет отдыхать больше.
– Герда, оденься теплее! – прокричала она, отворив дверь. – Ну и мороз…
Ее слова унес ветер. «Бам», – хлопнула входная дверь.
Я подошла к окну, покрывшемуся наледью, и подула на него горячим дыханием. Образовалось пятнышко, открывающее вид на улицу. Снег кружился в воздухе, словно рой белых пчел. Мама рукой смела часть снежного покрывала с лобового стекла машины, открыла дверцу и забралась внутрь.
– Ой-ой-ой… – протянула я, заметив, что термостакан так и остался на крыше машины. – Мам, ты ведь не забудешь его взять… Блин!
Автомобиль тронулся с места, стакан качнулся и… полетел в снег.
Типичная мама.
– Эй, погоди! – прокричала я ей, распахнув дверь.
Мой голос эхом разнесся по улице. Мамина машина уже сверкала огнями вдали. Я сделала шаг за дверь, и босую ногу обожгло снегом.
– Ай!
Идея сбежать вниз босиком оказалась опасной и глупой. Надев ботинки и накинув куртку, я выбежала на улицу.
– Не боишься заболеть в такой чудесный праздник? – раздался чей-то голос за спиной, когда стакан уже был в моих руках.
Я обернулась.
Передо мной стояла пожилая госпожа в тонком пальто и кружевных перчатках по моде старых времен. И как ей самой не холодно в таком наряде?
–
Я вся вытянулась стрункой. И прижала мамин стакан к груди.
– Ты, должно быть, наша новая соседка? – Женщина прищурила один глаз.
– Герда, – кивнула я и протянула ей руку. – Герда Тюр.
– А та рассеянная госпожа? – Женщина кивнула в сторону дороги. – Твоя мать?
– Ага.
Она пожала мою ладонь. Ее рука на удивление оказалась горячей.
– Новый ветеринарный специалист, о котором все говорят?
– Да.
– Это хорошо. – Женщина не спешила отпускать мою руку. – Надо будет нам со Снежинкой наведаться. Это моя кошка.
– О. Ясно, – выдавила я, не зная, что еще сказать.
– А я Хельга. – Она встряхнула мою руку. – Хельга Кристенсен.
– Очень приятно.
Наконец, соседка отпустила ее.
– Ну, как вы устроились?
– Ничего. – Я пожала плечами. – Хорошо.
Меня уже начинало трясти от холода. Мороз кусал за голые щиколотки, снег больно лупил по лицу. Словно не снежинки это были, а мелкие осколки, способные по-настоящему ранить.
– Ладно, беги, – усмехнулась женщина. – Вижу, холодно тебе.
– Да, – кивнула я и попятилась к дому.
– Видела бы ты прошлогоднюю метель! – крикнула Хельга мне вслед. – Вот это зима бушевала! Знать, разозлил ее кто-то, поторопил уйти. Эх, а сейчас благодать…
Я забежала в дом, не дожидаясь завершения этой речи. Меня колотило от холода. Оставив маме сообщение о том, что стакан у меня, я поспешила наверх.
Ненавижу снег! Ненавижу зиму! Ненавижу этот город, будь он неладен!
Я думала, что моя жизнь идеальна, что она всегда такой будет. Какими же глупыми и беспечными бывают люди! Если бы мы понимали, что все может рухнуть в один день, то ценили бы каждый миг, проведенный вместе.
Папы не стало, и наша семья будто развалилась. Мама перестала смеяться, я разучилась радоваться, а наш дом во Флодберге сразу стал каким-то холодным и пустым. Узнав о болезни, папа пообещал, что мы заведем собаку сразу, как он выздоровеет. Но этого не случилось. После похорон мама предложила мне взять щенка, и я жутко взбесилась. Наговорила ей всякого, закрылась в комнате. Зачем нам щенок, если он не заменит папу? Если папа его никогда не увидит? Если этот глупый щенок уже ничего не исправит…
Последние два года я жила с ощущением, что ничто уже не будет прежним. Мама говорит, я стала замкнутой. А сама-то? Стала занятой, вечно уставшей и нервной. Мы обе изменились.
Каждый переживает утрату по-своему. Она много работает, чтобы не оставалось времени на горькие мысли, а я много лежу и смотрю в потолок, потому что ни на что другое нет сил. А еще много читаю – жизни книжных героев намного интереснее моей собственной.
Они влюбляются, ссорятся, мирятся, познают мир. А я… Наверное, я тоже хотела бы однажды влюбиться. Чтобы не чувствовать одиночество – оно холодное, как эта зима. И чтобы делать кого-то счастливым. И заботиться. А пока я вместо папы забочусь о маме – она у нас сама как ребенок.