На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
«Бессмысленное занятие — хоккей, — думал Леонид. — Потерянный вечер. И сходить некуда».
Когда он вернулся на кухню, старички продолжали разговор, начатый еще, наверное, до него. Говорил отец, а Михаил Кузьмич, подперев подбородок кулаком, «дадакал».
— Так у меня ничего и не получилось. И холодильник заставил убрать, и радиоточку обрезал.
— Да, да… Радио — куда ни шло… А вот холодильник — безобразие.
— Безобразие, — согласился отец. — Не я же один пользовался, другие рабочие тоже. Молоко, допустим, где держать?
— О ком это вы?
— О его начальнике, — отозвался Михаил Кузьмич.
Леонид
— А должность какая этого начальника?
И опять пояснил Михаил Кузьмич:
— Должность-то большая — завгар. Молодой еще, а уже такое место, — это он пояснил Леониду. Отец усилил данную характеристику:
— Недавно повысили. А так — шоферил на вахтовом рафике. И сразу — нос кверху, и руки не подает.
— Ну надо же, — не мог успокоиться Михаил Кузьмич. — Холодильник запретить… Прямо террорист какой-то. А может, тебе как инвалиду войны свежие продукты необходимы! И молодой, да-а… Конечно, все мы понимаем — не его вина, что он не успел созреть, чтобы защищать. Но наше право обсудить: почему человек, которого спасли, делает невозможной жизнь своему спасителю. Ты его на партсобрании…
Но у Леонида возникло более дельное соображение.
— Товарищи, товарищи, — взволнованно заговорил он, как будто бы уже шло это самое собрание или же словно досталось ему подводить черту под студенческим остросоциальным диспутом. — Хотите, поговорю с Олегом Николаевичем? Кандидат наук, почти что доктор. У него должны быть хорошие отношения с вашей фирмой. Он позвонит, и все тут же устроится.
Старички озадаченно посмотрели друг на друга и уткнулись в столешницу. Леонид нетерпеливо ждал, чего там надумают умные головы. В принципе, конечно, хорошо, что нет у них серьезных душевных затрат; ему бы их заботы. Но было страшно неприятно, что так бездарно унижается собственный отец. И кем? Микробом, которого и в микроскоп не разглядишь.
— Нет, не пойдет, — сказал отец. — Как же ты будешь вмешиваться? Я же работаю не один… Что другие подумают?
— Да тебе-то какая разница? Тебя оставят в покое, вот и все. Пусть каждый решает за себя.
— Нет, сынок, так дело не пойдет.
Леонид пожал плечами, и лицо его выражало обиду и даже некоторую злость. Ладно, было бы предложено…
— А я твоего отца понимаю. Тут механика хитрая. Тут или всем, или никому.
— Да дело-то пустяковое.
— А у каждого, батенька мой, свои пустяки.
Тоска зеленая… Кому нужно это нелепое братство? А еще туда же — как жить сегодня, как жить сегодня…
Леонид оставил старичков, пусть себе решают мировые проблемы, если это им так нравится. А лично с него — хватит.
В своем кабинете он разобрал постель, снял с запястья часы.
Снегопад за окном усиливался — крылатые хлопья проносились у самого стекла. Благодать, а не погода… Нет ничего прекрасней безмятежно падающего снега.
Но отчего же так неспокойно на душе? И день сегодня легкий, без лекций; завтра должен сложиться не хуже — библиотечный день. А вот сосет и сосет беспричинная тревога. Корежит и ломает! Будто бы к зубному врачу предстоит идти; будто конкурс в институте приближается, а он еще не отчитался по науке; будто бы опаздывал на свой поезд и уже точно знал, что не успеет… Да что ты будешь делать — никак, рефлексия… А мама учила, мама предупреждала: если хочешь чего-то стоить в жизни, достичь каких-нибудь
«Все будет в порядке, — сказал себе Леонид. — Это просто меняется атмосферное давление. Сейчас все себя должны чувствовать плохо. А больше ничего нет и быть не может!»
Леонид лег и включил бра.
С тех пор как умерла мама, двери в комнатах не закрывали, словно таким образом сохраняли ее присутствие. Когда Леонид затих и на полках в углу стали проступать из темноты книги, — разобрались и звуки, на свои и чужие, проникающие сквозь стены и потолок.
На кухне разговаривали погромче обычного. Леонид прислушался. Голоса, как и книги, проступали все явственней. Старички, кажется, закруглялись. И тут Михаил Кузьмич спросил у отца:
— Я у тебя переночую? Уже одиннадцатый, пока доберешься… А там дома вцепятся. Знаешь, батенька мой, как трясти начнут. Начнут трясти и раскачивать. Мда… Чем надежней семья, тем крепче раскачивают… И дольше…
— Понимаю, — ответил на это отец, и Леониду показалось странным, что он не стал переубеждать приятеля. Будто самого трясут. Всегда ведь жил в свое удовольствие, если на работе задержится — никто дома и не заметит.
— Слушай, Кузьмич, — снова начал отец. — Все хочу спросить: а ты в Карпатах бывал?
— А как же, после госпиталя туда направили бендеровский бандитизм ликвидировать.
— А в Будапеште?
— Освобождал.
— А в Кенигсберге?
— В Кенигсберге, батенька мой, в жуткую историю попал. Могу рассказать…
— Погоди, а в Берлине?
— Спрашиваешь, откуда же мы с тобой в госпиталь попали?
— Кузьмич! — судя по поднявшемуся голосу отца, он приготовил главный вопрос. — Кузьмич, а в Москве ты бывал?
Леонид тоже напрягся, ожидая ответа, он, как это говорится, весь ушел в слух. «Так-так, так-так», — что-то подгоняло внутри.
— Нет, ты знаешь, нет. Вот дела-то, а? Не был в Москве… Все времени не нашлось… Да ты подумай!
Леонид закинул руки за голову, зажмурился. Снова охватила его тревога, самая настоящая жалость к себе, даже в носу защекотало. Так чего же это вы, милые, прошедшие полмира… Так чего же это вы?.. А чего — он и сам не знал. Удивительно ненормальное состояние души…
ТАКСЕНОК
Наконец, к исходу месяца, душа Андрея Ивановича затосковала, все вокруг стало не то чтобы раздражать, а как бы настойчиво подчеркивать — лучшее, что могло быть, уже было и больше не повторится. Стыдно становилось Андрею Ивановичу своих седеющих волос, одиночества, комнатки в коммунальной квартире, умения держаться на людях с достоинством… И тогда он звонил одиннадцатилетнему сыну, который жил на другом конце города.
И сейчас Витя его сразу узнал.
— Папа, здравствуй.
— Здравствуй, маленький. Как живешь?
— Хорошо.
— Учишься?..
— Хорошо.
— Никто не обижает?
— Никто. Папа, а когда ты к нам приедешь?
— Да вот, маленький, выберусь как-нибудь. Только чуть-чуть освобожусь, так и приеду. У тебя фломастеры есть?
— Есть. Ты с мамой поговорить хочешь?
— Ну зачем это с мамой, — мгновенно вскипел Андрей Иванович. — Я же тебе звоню. Мы с тобой…
Но трубку уже выхватила бывшая жена Марина.