На узкой тропе(Повесть)
Шрифт:
— Тише, тише! Сейчас Гузархан придет. Вон идет! — Приложив палец к губам, Саидка выскочил из землянки.
А Гузархан-хальфа, отпустив ишака, подошел к потухшему костру. Потоптался лениво, не зная за что приняться. Подозвал Саидку, который как ни в чем не бывало сидел у шатра и обстругивал ножом палку. Что-то сказав, Гузархан снисходительно посмеялся, надвинул на Саидкины глаза дервишскую шапку и ушел.
— Вставай, Ромка, — позвал Саидка. — Совсем с голоду помирать будешь. Идем, кушать немножко будем.
Он принес почти целую лепешку и все ту же жестяную банку еще горячего чая, зеленый урюк и щепоть соли.
— Где ты взял урюк?
— В тугаи ходил, урючина там есть… Большая…
Роман накинулся на еду,
— Гузархан-хальфа к роднику пошел, — сказал он. — Там прохладно. Немножко алычи есть… Э-э, спать целый день будет. Мадарип-ишан уехал. Хорошо! Ругать никто не будет. Нам тоже хорошо, да?
— Мне тогда будет хорошо, когда я удеру отсюда, — с грустью произнес Роман.
— Нельзя, — отрицательно затряс головой Саидка. — Нельзя! У тебя нога болит, далеко не уйдешь. А вдруг Гузархан увидит? Он все может сделать! У них еще Саттар-хальфа был. Немножко горбатый. Помер недавно. Страшный он был! Его все боялись. Женщины тоже боялись, которые верующие сильно. Он керосин им приносил, спички давал, читал молитву и говорил: «аминь»…
Роман слышал, что когда-то случалось такое: сами себя сжигали несчастные женщины, кем-то обманутые, оскорбленные. Такие рассказы исходили от старух, которые прятали под сеткой лицо от солнца и людских глаз. Но тогда он ничего не знал о волосатых людях. Даже не предполагал, что существуют такие. О боге он знает, что его нет и никогда не было. И вдруг, пожалуйста!.. «Шайтаны» и их покровитель аллах!
— Когда война была, волосатые люди от войны укрывались. Мой отец тоже… «Там убивают», — говорил. Дивоной стал. А с дивоны что возьмешь? Кому он нужен? — Саидка засмеялся, обнажив ровные блестящие зубы. — Он совсем никому не нужен. А Гузархан-хальфа, о-о, какое нехорошее он делал… Сам говорил мне: учись, пока я не помер. Хвалился. Однажды, когда война была, его на базаре задержали. Привели в военкомат и сказали начальнику: «Вот какого здорового привели, один сто фрицев убьет. Сила!» А он стал прыгать. Джар в военкомате устроил. Доктор говорит: «Э-э, мы его давно знаем. Притворяется. Отправляйте поскорее на передовую. Пускай фашистам эти спектакли показывает». А Гузархан спрашивает командира: «Можно мне, пожалуйста, туда сходить… Живот шибко болит…» Начальник, конечно, говорит: «Иди!» Гузархан подхватил халат и бегом…
— Предатель! — с возмущением сказал Ромка. — Его надо было судить, как врага народа!
Саидка умолк и больше не смеялся. Он глядел в пустоту, печально, с горькой, все еще державшейся в уголках губ усмешкой.
— Эх, бари-бир, — вздохнул Саидка. — Тебе не надо бояться, Ромка. Гузархан, конечно, хитрый, но я тоже немножко хитрый.
— Выручить хочешь меня? — спросил Ромка.
— Ага…
МАЛЬЧИШКИ ХОТЯТ ЗНАТЬ БОЛЬШЕ…
Тяжелый, как полный бурдюк, сидел Мадарип-ишан на сером ишачке и ехал вдоль заросшего камышом арыка. Ишачок тянул из последних сил, семеня тонкими ножками. Воздух полнился томительно-сладким запахом джиды, росшей по обочинам сухого арыка. В кустах, свистя и попискивая, шныряли птицы. Мадарип-ишан, свесив на грудь голову, не то думал, не то дремал. В это утро ему почему-то все не нравилось. С некоторых пор он стал замечать, что люди раздражают его. Даже самые близкие вызывают иногда в нем тоску и ожесточение. А все оттого, что не стало в них прежней покорности, усердия к молитве, честности в дележе подаяния — так и норовит каждый утаить от него хоть малую толику. Он много раз молил аллаха дать этим людям — его хальфам и мюридам — веру и благочестие, но молитвы не приносили облегчения. На душе по-прежнему лежали тоска и сумрак. Его верные хальфы либо умерли, либо состарились и ослабели разумом. Молодые — в них нет твердости духа. Они скорее попадают в ловушки,
Перед затуманенным взором ишана текла его жизнь. Он вспомнил, как ждал своего конца: сидел в одиночке и молился. Не один десяток лет прошел с того дня, но он не забыл и как сейчас слышит тревожный лязг дверного засова. В камеру входит милиционер, лицо его непроницаемо, повелительным кивком головы он указывает на дверь, к выходу. Значит, все кончено… Но почему-то он оказался не на краю могилы, а в глухом темном саду. Чей был сад, он не знал. И кто тот человек, что привел его сюда — он тоже не знал. В памяти осталось только призрачное лицо милиционера, на мгновение освещенное коптилкой в камере. У его ног лежал хурджун и галоши. Была холодная и ненастная ночь. Он сунул в галоши озябшие ноги, перекинул через плечо хурджун и пошел. Так началась вторая жизнь Ариф-ишана. С этой минуты он стал Мадарип-ишаном не только для людей, не знавших его, но и для близких и для себя.
Далеко от жилья, в безлюдной Аванской степи Мадарип-ишан нашел старое волчье логово, разрыл его руками, углубил. Оно стало его домом. Затем сюда по одному стали сбегаться уцелевшие от разгрома мюриды и хальфы. В кишлаки пришла не только весна, но и новая жизнь. Мадарип-ишан понял: могучий поток, ворвавшийся в жизнь, разрушает все старое, включая веру в аллаха. Теперь его хальфы, прикрываясь пыльными халатами странников, бродили по кишлакам и в тайных беседах, во время жарких молитв призывали людей вернуться к старому. А кто мешает этому, тех нужно убирать, пока есть сила в руках. Один за другим падали вожаки деревенской бедноты от рук замаскировавшихся басмачей. И подозрения за эти убийства не падали на «волосатых людей». Никому не верилось, что эти заросшие до глаз люди способны на что-то, кроме гнусавого пения, молитв и попрошайничанья. Их даже верующие обходили стороной, с «шайтанами» лучше не связываться.
Однажды в Коканде Мадарип-ишан попал в милицию. Он прикинулся душевнобольным. Его поместили в сумасшедший дом. Месяц он пробыл там и с успехом выдержал испытание. Как невменяемого, его передали «родственникам» — то были его благодетели. И до сих пор Мадарип-ишан вспоминает этот случай и довольно улыбается.
Но улыбка все реже появлялась на его лице. С тревогой и страхом смотрел он, как бросали его верные сторонники. Их оставалось всего несколько человек, сильно скомпрометировавших себя перед Советской властью. Поэтому, когда в его сети попал совсем молодой Алихан Рузыев, Мадарип-ишан, уже много лет не видавший такой удачи, воспрянул духом.
Однако, когда Мадарип-ишан узнал, что его ученый молодой хальфа стал охладевать к молитве, серьезно встревожился. С Алиханом ишан связывал свои надежды. Он восхищался остротой ума Алихана, его ученой рассудительностью. Думалось, что пройдет немного времени, и он, Мадарип-ишан, рукой Алихана и его разумом напишет свой, новый коран. И вдруг Алихан перестал быть послушным и набожным, позабыл про молитвы, перестал слушать ишана. Ишану казалось, что в хальфу вселился иблис. Он стал умолять аллаха вернуть Алихану прежнее послушание. Не помогло. Только изгнание шайтана может теперь спасти его. Алихана связали и долго били палками. Били несколько дней кряду. Обливали водой. Жгли огнем тело. Пускали кровь. И снова били. Алихан перестал двигаться. Он тихо стонал, а из глаз текли слезы. Тело покрылось гнойными ранами. Мадарип-ишан сказал хальфам: