На все четыре...

Сысолов Дмитрий

Последние слова я уже, скорее, угадывал, чем слышал на самом деле, несмотря на то, что отложив копье я подошел вплотную к мальчишке, подхватив его под спину и не давая упасть. Но он слабел на глазах. Жизнь вытекала из него в буквальном смысле. Но он нашел таки в себе силы закончить свою фразу полностью, и, только после этого, угас окончательно, обмякнув у меня в руках.

— Спасибо… — тихонько пробормотал я мертвому мальчишке, — прости.

Уложив убитого мной ребенка на песок, я провел рукой, закрывая ему глаза и встал на ноги. Хотелось выть. Он не смог прикоснуться ко

мне даже кончиком своего оружия, но я чувствовал себя так, словно пробит насквозь. Было больно. Вот только я не имел права показать эту боль окружающим. Мне не позволял это сделать долг перед погибшими. Который только что стал и ещё больше. Потом, у себя в каморке, когда останусь один. Ни сейчас. Только не перед этими упырями. Ни за что.

Распрямившись, я встал во весь рост, гордо подняв подбородок и расправив плечи. И посмотрел на Шварца. Я не пытался ему ничего телепатически передать, или там, бросить вызов. Нет. Просто посмотрел на него. Но тот явно почувствовал себя неуверенно. Он, конечно, попытался это скрыть, одобрительно покивав головой и, даже, чуть-чуть похлопав в ладоши. Вот только во всех его движениях присутствовала некая нервозность. Может быть другие её и не заметили, но я видел отчетливо. Впрочем, я не стал дожимать его (зная его злопамятность, это может и аукнуться), а просто развернулся и ушёл к себе. И только после того, как за моей спиной захлопнулась дверь камеры, я позволил себе сгорбится и закрыть лицо руками, не столько заплакав, сколько зарычав от переполнявшей меня боли.

Глава 25

Заниматься самобичеванием я себе запретил. Ни к чему хорошему оно не приведет. Я просто принял ситуацию как данность. Да, мальчишка оказался в тысячу раз лучше и благороднее меня. Да, я — эгоист. И я убийца.

Странно, но до этого я себя виновным почему-то не считал, хоть и убил уже больше десятка точно таких же детишек. И только вот сейчас я осознал себя убийцей. Да, я виновен. И, поэтому, должен понести наказание.

Что? Самоубийство? Смешно, да. Стоило ли убивать его, чтоб потом лезть в петлю. Нет, это — не мой случай, однозначно.

Когда-то давно, ещё в той жизни, в армии, в свои первые полгода службы, прессуемый по духанке дедами, я понял одну простую вещь. Все люди делятся на два типа. Все! Одни — если их сгибать и прессовать до слома, начинают задумываться об самоубийстве. А вторые — об убийстве своих мучителей. И, если, их, таки, довести до точки, после которой они ломаются — действуют соответственно… Так вот, я еще тогда понял — я из второй категории.

Там, в том старом мире, это было абстрактное знание и не более того, ибо, до слома меня довести очень сложно. Терпелив русский мужик. Недаром уже тут я держался до последнего, порой прощая местным «детишкам» такое, чего и прощать бы не следовало. Но воспитание, обычай, страх перед государством… Всё это держало меня. До той самой ночи, когда они попытались сжечь меня заживо. Тогда я сломался. И убил в первый раз. А потом ещё и ещё. Как говорится, дальше — пошло легче.

Так что наказывать себя самоубийством

я не собирался. Хотя боль в груди испытывал просто ужасающую. Самую натуральную боль, чисто физическую. (Похоже, седых волос после сегодняшней ночи опять добавится.) А наказание себе положил — спасать от смерти других. Кого смогу. Как уже говорил ранее: жить за все, умерших на этом турнире. Жить и решать проблемы, доставшиеся мне по наследству, как свои собственные. Как там ту малявку звали, за которой Дон последние полгода ухаживал? Люся? Вот это теперь и его крест на мне. Ещё один.

А пока же… Что я могу сделать вот прям сейчас? Запертый в камере (единственный, кого запирают и не выпускают теперь ни днем ни ночь.) Которого выпускают только на арену и обратно. Что я могу сделать? Только побеждать на этой сраной арене. И, самое главное, победить Мосла! Недаром же Дон, уже умирая потратил свои последние силы, чтоб указать мне на его уязвимость. Нет, не так. Не уязвимость, конечно же, а предсказуемость! Что тоже увеличивает шансы на победу. Пусть на какие-то доли процента, но всё равно увеличивает. А так-то он прав. И Греку, и Хиросиму Мосол ранил именно в ногу. Причем в переднюю.

Я встал и подошел к двери. На улице уже рассвет. Вот и ночь прошла. Как я и думал, сна не было ни в одном глазу. После всех проведенных четвертьфиналов Шварц опять объявил два дня, на «залечить раны», так что сегодня боёв не будет. Я начал стучать в дверь, привлекая внимание охранников. Не прошло и минуты, как показался заспанный тот самый Молчун — напарник Сиплого.

— Чего тебе? — буркнул он недовольно, даже не собираясь открывать дверь.

— Мне нужно видео всех боев этого турнира.

— И как я тебе его достану?

— Понятия не имею. Хочешь телевизор с видиком и генератором тащи, а хочешь просто телефон или планшет заряженный и с видео, необходимым закаченным, принеси. Но мне нужно это видео. Я же не прошу выпустить меня или ещё чего невозможного. Вполне выполнимая просьба.

— Я подумаю, — ещё более недовольно чем раньше прогудел Молчун.

— Нужно не думать, а делать! — надавил я. — Не хочешь сам принимать решение, спроси у Шварца. Он, наверняка, прикажет выполнить эту просьбу. Даже ещё и обрадуется. Как я понял он очень любит пересматривать прошедшие бои. Недаром целую киноиндустрию на арене построил.

— Ладно, — уже откровенно раздраженно отмахнулся тот, — будет тебе видео.

Вернулся он спустя пару часов. Принес далеко не новый смартфон. Впрочем, видео с турнира была забита чуть ли не вся память телефона. Нате. Разбирайтесь, если есть желание.

У меня желание было. Чем ещё мне заниматься эти двое суток, не имея возможности даже выйти на улицу? Не в окошко же наблюдать, за тремя оставшимися моими соперниками? Делать мне больше нечего!! Так что я с головой погрузился в изучение доставшегося мне массива информации.