На высотах мужества
Шрифт:
25 августа у нас и «нормандцев» был нелетный день. После завтрака мы разошлись по местам занятий. Неожиданно в районе КП «Нормандии» - он располагался на другой стороне аэродрома - раздались громкие выкрики французских летчиков. Размахивая руками и подбрасывая вверх фуражки и планшеты, они кричали:
– Пари! Пари!…
– Что там у них?
– озадаченно спросил Сибирин.
– Пойду позвоню, узнаю, - сказал я, направляясь к землянке.
Навстречу мне вышел майор К. Ф. Федоров:
– Праздник у французов - Париж освобожден!
– Правильно!
– согласился С. А. Сибирин и отдал на этот счет указание.
Через 15 минут мы прибыли на КП «Нормандии» и сердечно поздравили французских друзей с освобождением столицы Франции от фашистских оккупантов. Затем мы вместе кричали «ура!», пели государственный гимн Франции «Марсельезу».
Весть об освобождении Парижа настроила французских летчиков на оптимистический лад. Многие говорили о скором окончании войны. Но Пьер Пуйяд и Марсель Альбер, охлаждая их восторги, советовали не обманывать себя, ибо нацисты так скоро и просто не поднимут руки, не сдадутся. Они еще наделают неприятностей. [189]
К этим трезвым суждениям тогда мало кто прислушивался.
Вечером для авиаторов обоих полков был устроен торжественный ужин. Затем состоялся концерт самодеятельности. В 21.00 прикрывавшие аэродром зенитчики произвели в честь освобождения Парижа салют. Это вызвало бурный восторг у французов.
В заключение вечера Василий Серегин и Жозеф Риссо исполнили под гармошку фронтовые песни. Мы подпевали им. Между французскими и советскими летчиками начался обмен адресами с приглашением приехать в гости после войны.
Освободив Каунас, войска 3-го Белорусского фронта продолжали боевые действия на территории Литвы и 17 августа вышли к границе с Восточной Пруссией юго-западнее Наумиестиса и восточнее Эйдткунена. Перед нами открывалось то самое логово фашистского зверя, из которого гитлеровцы начали свой «дранг нах остен». Отныне война перемещалась на территорию врага.
В конце августа наступательная операция «Багратион» завершилась. Советские войска освободили Белоруссию, большую часть Литвы, значительную территорию Польши, вышли на Вислу. Линия фронта отодвинулась на запад до 600 километров. Вражеская группа армий «Центр» оказалась разгромленной. Это была грандиозная победа советского народа и его героических Вооруженных Сил, руководимых партией великого Ленина. Эта победа имела огромное значение для дальнейшего развития боевых действий, исхода Великой Отечественной войны.
Июль, август и почти весь сентябрь подполковник А. Е. Голубов находился в Центральном военном госпитале и в подмосковном санатории. Когда 28 июня его доставили на самолете в Москву, первое заключение врачей было удручающим - состояние больного безнадежное. Раны и травмы оказались слишком тяжелыми. Его заковали в гипс, предоставили отдельную палату. У постели дежурила медсестра. Четыре дня подряд приходивший в госпиталь полковой врач Г. С. Сергеев получал один и тот же ответ:
–
Лишь на пятый день Голубов очнулся, но был еще настолько слаб, что войти к нему не разрешили.
Г. С. Сергеев добрался до штаба ВВС, разыскал свое медицинское начальство, упросил передать в полк телеграмму: [190] «Голубов жив, пришел в сознание». Мы объявили ее всем. В эскадрильях говорили:
– Жив командир. Скоро вернется. Как обещал!
Однако до поправки командиру было еще далеко. Страшная, невероятная боль сковывала тело. Сил хватало только на то, чтобы терпеть, и он терпел.
На шестой день после того, как Голубов пришел в сознание, Сергееву разрешили короткое свидание. Командир полка тихо спросил:
– Георгий Сергеевич, что со мной? Ноги-то целы? В разговор вмешалась медсестра:
– Анатолий Емельянович, вам нельзя говорить. Только слушать.
– Врачи верят: все у вас будет хорошо, - успокоил Сергеев командира.
– Я возвращаюсь в полк. Вернусь к вам дней через десять и расскажу обо всех наших делах.
– Передайте Федорову, Гнездилову, Сибирину, всем однополчанам и «нормандцам» привет. Пусть бьют фашистов, как били прежде!
После отъезда Г. С. Сергеева командиру стало особенно тоскливо. «Отлетался я, калекой стал», - думал Голубов.
Эти мысли действовали угнетающе. Анатолий Емельянович испытывал безразличие и к себе, и к окружающим. Он перестал есть, только пил компот. Состояние его было тревожным.
Однажды в госпиталь привезли генерала-кавалериста Чудесова, машина которого наскочила на мину. Он был ранен в обе ноги. Его подселили к Голубову. Генерал оказался человеком веселым, общительным. Посмотрев на отощавшего соседа, он строго сказал:
– Послушайте, летчик, что-то вы захирели. Негоже один компот глотать. Хотите жить - ешьте! Смотрите на меня. Вы в первый раз ранены? А я - в седьмой! Однако ж нюни не распускаю. Ем все, что дают. И очень даже скоро поправлюсь. Я верю в это!
Мало- помалу Анатолий Емельянович проникся уважением к Чудесову. С ним было легко и просто. Появился аппетит. Здоровье заметно пошло на поправку.
Вскоре генерал Чудесов выписался из госпиталя. Перед отъездом на фронт он сказал Голубову:
– Возьмите, Анатолий Емельянович, мои костыли: они мне больше не нужны. Поправляйтесь и - в полк. Воевать нам нужно!
Со временем Голубов стал ходить с костылями. Каждый день он стоял у окна и смотрел в небо. В светлые дни [191] оно отсвечивало удивительной синевой, и ему так хотелось подняться ввысь, ощутить радость полета. В хмурые дни на душе почему-то становилось мрачнее: «Погодка-то нелетная». И тут он ловил себя на мысли: сможет ли летать вообще? Каково будет заключение врачей?
Последний полет вспоминался до мельчайших подробностей. Все запечатлелось в его памяти до того самого момента, когда взорвались бензобаки и его сбросило с крыла. Обо всем остальном он узнавал от навещавших его однополчан.