На задворках галактики. Трилогия
Шрифт:
Как будто мысли о времени кто–то подслушал, откуда–то из далека, (а на самом ли деле из далека?), появился равномерный гул. И сложно было определить, приближается ли он или нет. Звук этот ни с чем другим Масканин спутать не мог, так могли гудеть только двигатели велгонского десантно–боевого вертолёта. Что ж, вот и авиация. А если у вертолёта ещё и тепловизор на борту, тогда, как говаривал какой–то напрочь сейчас забытый персонаж из прежней жизни, могло выйти совсем не весело. Сейчас Масканин не знал или не помнил, с какой дистанции можно засечь неостывшие движки "Дюркиса". Да и их самих засечь тепловизором можно, правда от этого существовал старинный
Авиация — авиацией, но не следовало забывать и о наземных поисковых партиях. Масканин вернулся обратно, минуты две расталкивал крепыша. Всё в пустую. Тот, кажется, провалился в глубокий сон, и на все попытки разбудить его, то стонал, то бормотал что–то бессмысленное.
Потеряв терпение, Максим с силой тряханул крепыша, да гаркнул прямо в ухо:
— Подъём!!! — и вновь затряс что есть силы. — Да вставай же, чтоб тебя!!! Слийжам на съедение брошу!
Помогло. Он даже удивился, когда Михалыч всё–таки открыл глаза и непонимающе уставился на него. Заметно было, что крепыш силился сообразить, где вдруг оказался и кто это тип, оравший ему на ухо.
— Вставай, Борислав Михалыч, — Масканин не смог скрыть в интонации раздражения. — Вставай, говорю! Самое интересное, ведь, пропустишь, как велгонцы обрадуются, когда будить тебя станут.
Взгляд крепыша изменился. Он дёрнулся, осмотрелся и пришёл в себя.
— А орать–то зачем? — в его голосе зазвучала обида. — Нельзя что ли было растолкать тихонечко?
— Ну да, тихонечко. И кофе в постель.
— Э-эх… — крепыш отмахнулся, пробурчав нечто матерно–неразборчивое. Похоже, и правда обиделся. — Язвишь мне тут, зеньки на меня вылупил. Ты что же думаешь?… Да у меня… Я же ведь… Измордовался я, уморило. Я ж, в твои годы…
— Стоп, стоп, Михалыч, — Максим поднял руки в жесте примирения. — Я могу прямо сейчас начать долго и цветасто извиняться, но у нас совершенно, понимаешь, совершенно нету времени на обиды и перечисления моих скромных достоинств. Тут где–то не далеко вертолёт барражирует. Склонен думать, что он может оказаться не один. Плюс наземная погоня. Так что, руки в ноги и мотаем отсюда, пока эти самые ноги не сотрутся.
Крепыш молча кивнул и наскоро начал перебирать свою амуницию.
— А вообще–то, Михалыч, я тебя иначе добудиться не мог, — счёл нужным сказать Масканин. Хотя, казалось бы, подумаешь, в ушко покричал, и чего с этого так обижаться? — Но всё равно прошу прощения.
— Брось, я уже забыл, — ответил крепыш, потянувшись к люку. — Только почему у меня вся рожа исцарапана?
— Это ты сам. Пошли, по пути расскажу.
— У тебя и самого носом кровь.
Масканин ощупал нос, провёл под ним ладонью. На руке остались полузагустевшие комочки и разводы. Пока крепыш вылазил, он вытер ладонь о приборную панель, быстро проверил свои трофеи и полез вслед за ним.
Одной гранатой Масканин решил пожертвовать, соорудив ловушку под телом велгонца. Если БТР найдут, а это скорей всего так и будет, преследователей будет ждать неожиданность. Неприятненькая неожиданность. Подумав, Максим вытащил из пулемёта затвор и положил в карман. Потом где–нибудь выкинет.
Шастать тёмной ночью по заболоченной местности, особенно когда на тебе всякой всячины навешано, занятие не для слабонервных. Беглецы даже темп не могли держать. То быстрым шагом, когда по сухому или по щиколотку в воде, то медленно и осторожно, когда в воде
Первые два часа шли абсолютно молча. Потом сами собой и только громким шёпотом возникали короткие, часто прерываемые разговоры. Вскоре беглецы слегка осмелели, хоть всё так же шёпотом, болтали теперь без умолку, от чего обоим становилось морально легче. Масканин поведал о недавней попытке их убийства, так, как это воспринимал. Вопреки опасениям, про себя Максим боялся, что его рассказ подорвёт моральный дух крепыша, Михалыч выслушал рассказ спокойно и даже какое–то время пытался философствовать на тему судьбы и везения. Все эти немудрёные философствования Максим старался всячески поддерживать, понимая, что товарищ таким вот образом занимается самовнушением и укреплением боевого настроя. Крепыш иногда пытался шутить, но всё равно было видно, что внутри ему до жути не по себе, а все его шуточки — всего лишь бахвальство случайно выжившего человека.
Довольно часто мысли Масканина возвращались к заложенной им гранате, взрыва которой он ожидал с некоторым напряжением. Но взрыва всё не было. Кажется, они успели отойти на столько далеко, что если граната рванёт, то теперь её вряд ли услышишь. Расстояние всё–таки. Да и ночные звуки болот, дававшим приют невидимым сейчас и потому неизвестно каким тварям. Мысль, что велгонцы всё ещё не наткнулись на БТР, нисколько не утешала. Как раз, может, и наткнулись, и ловушку могли обезвредить. А если и подорвались, то звук взрыва мог сюда не дойти. Кто его знает, сколько они за это время успели протопать, если считать по прямой. Вскоре Максим смекнул, что перебирая возможные варианты, просто себя изводит. Чёрт с ней, с гранатой. Он постарался забыть о ней.
— А мы не сбились с направления? — всё также громким шёпотом спросил крепыш.
— Думаю, не сбились, — Масканин постоял и немного подумал. — Даже уверен.
— Это хорошо, что уверен. А я как–то и спросить не успел, а куда мы идём?
— Ну ты, Михалыч, даёшь. По–моему, это очевидно.
— Ты, это, Макс, давай по–серьёзному. Я в ночном лесу отродясь не был. И чтоб ещё по болотам бегать, мне б и в страшном сне не приснилось.
— Что ж, по–серьёзному, так по–серьёзному… Когда мы на БТРе удирали, солнце за нашими спинами садилось. Закат на нашем шарике, там где запад.
— Значит, мы на восток драпаем. А почему туда?
— Ну, во–первых, мы на юго–восток идём, я специально отклонился. Позже вообще на юг повернём. А во–вторых, куда же ещё?
— Да откуда я, Макс, это знаю! Это ты мне объясни.
— Хорошо, Михалыч. Ты карты когда–нибудь видел? Там, где прилегающие безлюдные земли обозначены?
— Я, может, конечно, не сильно в географии кумекаю, но общее представление имею. И всё равно, не пойму, почему юго–восток, потом на юг?
— Да потому, что мы нигде, кроме самой восточной окраины Велгона быть не можем. Я бы, наверное, ещё подумал, что мы где–то на велгонском севере, но там никаких болот и в помине нет. Это я точно знаю. Только на востоке Велгона. А значит, если мы потом повернём на юг и, идя так, сможем продержаться примерно шесть–семь декад, то выйдем, наконец, к восточным границам Новороссии.