На задворках галактики. Трилогия

Валидуда Александр Анатольевич

— Так давай, послушаем…

— Ну значиться так… Вятижские горы, у подножья которых стоит славный Вольногорск, лет шестьдесят как отпали от Великого Герцогства Арагонского. Теперь это самая южная провинция Новороссии. А вольногоры у нас — это почти что сословие, нерегулярная армия, надёжно закрывающая весь юг. Стоп, вру! Есть же и самые что называется регулярные вольногорские части. В общем, твои сродники — вольные земледельцы, скотоводы, горняки, ну и конечно воины. Со своим статусом. Понятное дело, что ни один вольногор, будь он в своём уме, никогда не вернётся к баронам. И сколько не пытались арагонцы перейти через горы, ни разу им это не удалось.

Масканин молча донаблюдал за вознёй крепыша,

размышляя над тем, что как будто заново познаёт этот мир, только вот познание идёт как–то выборочно. Здесь помню, а здесь нет. Странно.

Когда крепыш закончил, оба встали, привычно убрали за собой следы, главным образом, окурки и банку, с большой неохотой натянули маски. Дождь не переставал и не похоже было, чтоб он успокоился в ближайшее время. Да ещё появился не густой, к счастью, туман, который всерьёз встревожил крепыша, заявившего, что он отродясь такого не видал, чтоб и дождь, и туман вместе, и что вообще это не к добру.

К добру он или нет, а туман досаждал не долго, исчезнув на другой день. Дождь, однако, всё лил и лил без устали, выдохшись к вечеру пятого дня. Тут бы в пору было порадоваться в надежде, что раскисшая земля, превратившаяся в чавкающую грязь, начнёт подсыхать. Но в вечернем небе не было звёзд — всё затянуло сплошными тучами. Не поймёшь, распогодится ли.

Располагаясь на ночлег, привычно делили ночь по полам, Масканин, как правило, дежурил первым. Иногда он с тоской наблюдал за беззаботным и спокойным сном товарища, ну а самому беззаботно спать не получалось. Начавшись в ту первую ночь, последующие ночи ему продолжали сниться яркие сны из прошлого. В основном из детства, которое, наверное, было самым счастливым временем. Хорошо, что тревожные сны не донимали, видимо подсознание ограждало, как не донимали и кошмары. Если бы он помнил, что кошмары ему никогда не снились, то не удивился бы. Зато в последние дни всё чаще стала посещать мысль, как он очутился в том лагере. Неприятная это была мысль. Неприятная тем, что не смотря на потерю памяти, он ясно осознавал два пути пленения: добровольная сдача и захват в бессознательном состоянии. Если второе, то это одно дело. Если же сам сдался, то… лучше себе прямо сейчас пулю пустить. Что это за воин, который в плен сдался? Это не воин, а обычный мобилизованный солдат с психологией цивильного человека. Воин в плен не сдаётся, для него вообще такого вопроса нет. А уж чтоб смерти бояться… Вот и раздумывал Масканин, злясь из–за потери памяти, о своём пленении.

Наступила таки череда дней, когда дождя не было, как не было и туч на небе. Так что вечно хлюпающая земля начала постепенно подсыхать. Это, конечно, могло радовать — идти становилось полегче, но в такой земле явственно оставались следы. А значит, для тех, кто шёл по их души, задача облегчалась. Хорошо хоть густой растительности вокруг не было, кусты да деревья росли редко, случайно ветку не сломаешь. Трава тоже, как примнёшь, на глазах распрямлялась обратно.

Так и брели в постоянной утомляющей тревоге, по мере возможности стараясь проходить по кромке попадающихся водоёмов, заходя в воду не глубже, чем по колено.

В один не очень прекрасный день, начавшийся уныло и привычно очередным дождём, набрели на огромный муравейник. Его размеры могли бы в ином случае вызвать даже восторг — аж два человеческих роста! если б не жуткие, в ладонь величиной, муравьи яркого, прямо кричаще красного цвета. Только лапки у них чёрные с белыми кончиками. А от красноты, в немалом количестве наличествующей в округе, прям в глазах рябило. И наткнулись–то на муравейник случайно, продираясь через высокий кустарник, обойти который помешали подозрительно булькающие по сторонам болотные заводи.

Чужаков муравьи встречали безо всякого гостеприимства. Лишь только взыграла

их система оповещения, все ближайшие мелкие, те, что размером с ладонь, особи побросали свои непомерные ноши и довольно организованно начали отход к родному жилищу. Зато им на встречу к чужакам поспешили и совсем уж дико выглядевшие солдаты. Последние были раза, пожалуй, в два крупнее своих мирных собратьев, да и количество их, постоянно растущее, внушало уважение. Муравьиное войско остановилось в нескольких метрах от людей в почти правильном строю. Нападать они не нападали, но всеми своими жвалами, хилитцерами и, что там ещё у них есть, давали понять, что настроены они серьёзно.

Масканин и крепыш и не думали мериться силой с таким противником. А даже и взбреди такая блажь кому в голову, оба не безосновательно, из одной только раскраски, подозревали в милых, не терпящих гостей инсектах ужасно ядовитых созданий. Хорошо хоть, первыми не атакуют, видимо, люди не перешли некую неразличимую черту.

Решив не рисковать, а точнее под воздействием демонстрации всей военно–муравьиной мощи, беглецы попятились назад с гордой миной на лицах. В обход, конечно, идти совсем не улыбалось. Отходя и оглядываясь, люди убедились, что их не преследуют. Только одинокие разведчики выдвинулись из расположения полков на пару десятков метров, сосредоточенно и важно пошевеливая усищами.

На этом сюрпризы не очень прекрасного дня не окончились. К вечеру, когда пробившееся из облаков солнце стало задевать верхушки деревьев, путники набрели на явно кем–то протоптанную тропу. Посовещавшись для проформы, пришли к заранее для себя очевидному выводу: в безлюдных землях никто из рода человеческого жить не мог, да и не хотел, стало быть, тропа звериная. Но смысла, как раз именно животного, в ней не было никакого. Повсюду, на сколько хватало взгляда, не видать ни единого захудалого болотца, не было здесь и буреломов, и чащоб непроходимых. Тропа являла собой загадку. А уж когда, шествуя по ней, беглецам начали попадаться самые обычные камни, но расположенные вдоль тропы в чётко прослеживающейся системе, стало как–то вдруг не до загадок. Беглецы насторожились. Неизвестное, по присущему ему свойству, тревожило.

Словно по чьей–то прихоти, деревца вдоль тропы росли или молодые, или от природы чахлые и низкорослые. Именно поэтому замаячившая впереди вершина холма не стала неожиданностью.

Холм приближался постепенно, вернее путники к нему подходили не спеша, с карабинами на изготовку. Вот уже можно было различить холмовые достопримечательности: ровные пологие склоны; мелкие, удручающего вида, кустики; белый камень, сверкающий в лучах заходящего светила словно отполированный, уместившийся точно на идеально плоской усечённой верхушке. Интересный такой холм, правильней его было бы назвать курганом.

Посовещавшись очень тихим шёпотом, беглецы единодушно решили послать подальше и этот загадочный курган, и всё, что вблизи него найдётся загадочное. Неторопливо, постоянно озираясь, более всего сейчас желая превратиться то ли в невидимок, то ли в бестелесных призраков, они вознамерились начать обход. Крепышу было просто не по себе от всех увиденных странностей. Масканин же ощущал нечто не доброе, исходящее от местной царственно возвышающейся достопримечательности.

По той самой тропе, (или теперь её следует считать местной магистралью?), будто бы повторяя их путь, стремительно приближалась несуразная, плохо различимая пока фигура. Отчасти, несуразность непонятного существа заключалась в способе передвижения — то на двух ногах, то на четвереньках. Довольно скоро можно было рассмотреть, что передние конечности, очень даже напоминавшие гипертрофированные человеческие руки, были не тоньше задних и заметно длиннее. Да ещё широченные плечи — куда там крепышу до них!