На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
Шрифт:
На следующий день в «Уренских губернских ведомостях», оттиснутая крупным шрифтом, появилась заметка:
«Сим объявляется, что деньги, собранные по подписке среди обывателей города для известных целей незадолго до моего прибытия в губернию, будут употреблены мною для нужд поселян, особо потерпевших от бескормицы, а также для пособия переселяющимся. Выражая искреннюю благодарность всем лицам, участвовавшим в подписке, впредь я запрещаю какие бы то ни было денежные сборы в пользу частных лиц».
Подписано:
И на другой день жандарм выразил свое недоумение.
– Простите, князь, но, по сути дела, для каких же целей вам эти деньги?
– Я же объяснил через газету.
– Но этого никто не понял и не поймет!
– Я что-нибудь построю, – мечтательно сказал Мышецкий.
День начался как обычно:
– Султан Самсырбай прибыл?
– Нет.
– Река вскрылась?
– Нет.
– Губернатор в город не возвращался?
– Нет.
– Сколько же теперь прибыло переселенцев?
– Всего шестнадать с половиною тысяч.
– Ладно. Без працы не бенды кололацы… Едем!
Сергей Яковлевич нарочно не выезжал эти дни на Свищево поле, поджидая правительственных чиновников из Казани, ведающих вопросами переселения. И вот – дождался…
«Лучше бы эти господа и совсем не приезжали!»
Первым делом чиновники заняли, как это ни странно, под свою канцелярию «холерный барак», приготовленный на Свищевом поле на случай эпидемии. Потом они закупили ящики с вином и закусками, взяли в Уренске десять девок посмазливее, и… канцелярия заработала!
Кончилась вся эта эпопея весьма печально: в этом же холерном бараке холера и объявилась. Таким образом, завезли заразу в Уренскую губернию даже не переселенцы, а сами чиновники. Где они ее подцепили – черт их знает! Во всяком случае Борисяк уже не впустил их (осклизлых от распутства и пьянства) из барака, в котором они были и заколочены вместе с веселыми девицами.
А вскоре на погосте выросли и новые кресты…
Вот с такими-то впечатлениями и подъезжал Сергей Яковлевич к Свищеву полю. Теперь он был даже согласен с Влахопуловым. Кабак и церковь? «Нет, судари мои, ни кабака вам, ни церкви». Пусть поджидают вскрытия реки лишь в пределах отведенной им площади Свищева поля…
Чиколини совсем сдал за эти дни: шагал навстречу по обочинке и даже качался от усталости.
Мышецкий окликнул его:
– Бруно Иванович! Что там эти негодяи чиновники?
– Да девки еще держатся, а чиновники… двух уже вынесли.
– Мерзавцы! – не сдержался Мышецкий. – Мы на этом гноище и то сумели сдержать холеру…
– Слава те, господи, – перекрестился Чиколини.
– Ениколопов там?
– Да, ваше сиятельство. Говорит, что в Астрахани тоже была вспышка. Только хуже – чумная!
– Идите спать, Бруно Иванович. Смотреть на вас страшно…
Князь покатил дальше. Коляску, тряхнув на ухабе, вынесло на бугор, и впереди открылось Свищево поле.
– Ая-яй! – сказал Мышецкий в изумлении. – Боже мой,
Издали ему показалось, что вся Россия сдвинулась с насиженных мест и рассыпалась по этому полю. Сплошной гам от множества тысяч голосов нависал над этой пестрой икрой людских голов.
Сергей Яковлевич едва прикоснулся к толпе с краю, как она, эта толпа, сразу же – цепко и властно – всосала его в себя, закружила в своем бессмысленном хороводе, впилась в лицо ему тысячью глаз и требовательно заорала в самые уши:
– Отправляй!..
Сергей Яковлевич ошалел от этого натиска. Загораживаясь руками, старался пробиться через плотную лавину человеческих тел. Кого здесь только не было! Молодые и совсем дряхлые, молодожены и влюбленные, нищие и степенные, – все они сейчас были озабочены одним:
– Дальше! Везите дальше… Чего ждем-то?
На помощь пришел спасительный Борисяк. Он стал грубо расшвыривать переселенцев в разные стороны.
– Отойди! – кричал в запале. – Прочь, бабы… Осади, осади! Куда я вас отправлю? Ты что – дурак? Лед еще на реке, пароход не пришел…
Схватив Мышецкого за руку, Борисяк вытащил князя из толпы с каким-то щелканьем – словно пробку из узкого горлышка. Сергей Яковлевич невольно оглянулся назад: что-то он оставил в толпе, но что – сразу не разобрать.
«Кажется, каблук?» Князь задрал ногу:
– Ну да! Конечно, каблук…
За вкопанным в землю столом, возле стены холерного барака, сидел Иван Степанович Кобзев, а рядом неприступной белой скалой гордо возвышался Ениколопов в просторном санитарном балахоне.
Мышецкий подошел к ним, присел за стол, озираясь.
– Что же будет? – сказал он. – Ведь не сегодня-завтра Казань пригонит еще столько… Куда их деть?
Ениколопов повел вокруг себя папиросой, как полководец пред полем гигантской битвы.
– Утрамбуются, – ответил небрежно, с ленцой в голосе…
Теперь, отойдя на расстояние, Сергей Яковлевич уже спокойнее оглядел взбаламученное море людей. Отсюда можно было различить тряпье, развешанное на шестах; крытые тесом будки нужников; длинные очереди возле них. Повсюду слышался плач детей. Из-за барака доносился густой дух щей и каши (варился обед для очередной партии).
Иван Степанович незаметно отвлек Мышецкого в сторонку.
– Слушайте, князь, – сказал он, – вам не кажется, что вы допустили большую ошибку…
– Ошибку? В чем?
– Эти странные деньги, о которых вы дали публикацию в «Ведомостях», переданы вами в фонд «императора Александра Третьего»?
– Именно так. Но этот фонд открыт непосредственно для нужд всех переселяющихся… В чем же ошибка?
Кобзев недовольно махнул рукой.
– Вы бы хоть посоветовались, – сказал он. – Александровский фонд занимается исключительно строительством храмов и передвижных вагонов-церквей на рельсах. Для переселенцев – да, согласен. Но… вот теперь и попробуйте вырвать эти деньги обратно на доски, на плуги и бурение колодцев!