На земле штиптаров
Шрифт:
Он сжался. Он знал, каким могуществом здесь обладают консулы, и боялся их, поэтому не сказал больше ни слова.
Суэф получил свои тридцать ударов. Он стиснул зубы и не проронил ни звука; слышался лишь скрежет его зубов. Как только Хумун увидел первый кровавый рубец, он, похоже, забыл, что хотел смягчить наказание. Он бил с такой силой, что я едва не остановил его. Есть люди, которые при одном виде крови становятся кровожадными.
При первом ударе я сразу же закрыл глаза. Нет менее приятного занятия, чем присутствовать
Итак, он не проронил ни звука, но, едва был нанесен последний удар, тут же воскликнул:
— Полейте ракию, ракию на подошвы, живо, живо!
Сейчас и Хабулам рискнул заговорить. Он приказал Анке принести ракии. Она принесла целую бутылку. Хумун взял ее и сперва приложил ее горлышко к губам пострадавшего. Суэф сделал несколько глотков, а затем ему полили раны этим жгучим напитком. Он лишь тихо шипел от боли. Нервы у этого человека были железными. Или же он получал раньше бастонаду так часто, что его натура привыкла к этим ощущениям?
Его развязали, и он отполз к Хабуламу. Там он подтянул к себе ноги и сунул голову между колен, презрительно повернувшись к нам спиной.
— Эфенди, этот готов, — доложил Халеф. — Кто следующий?
— Хумун, — коротко ответил я.
— Сколько?
— Двадцать.
— Кто будет бить?
— Оставляю право выбора за тобой.
— Мурад Хабулам!
Хаджи превосходно справлялся со своим делом. Заставляя этих мошенников бить друг друга, он сеял среди них ненависть, побуждая их к взаимной мести. Хабулам отказывался:
— Хумун всегда был верным слугой; как я могу его бить!
— Именно потому, что он так верно тебе служил, наглядно докажи ему, что ты был доволен им, — заметил Халеф.
— Я не позволю себя принуждать!
— Раз он не желает отпустить ему двадцать ударов, — решил я, — пусть сам получит сорок.
Это подействовало. Слуга упирался, когда его привязывали к скамье, но ничего ему не помогло. Его господин встал и неуверенно взялся за палку; однако плети, которые держали наготове Халеф и Оско, придали его руке твердость, так что удары получались полновесными.
Хумун переносил наказание вовсе не так мужественно, как Суэф. Он кричал при каждом ударе; кстати, я заметил, что слуги радостно кивали друг другу и поглядывали на меня с благодарностью. Хумун был любимым слугой господина и наверняка мучил других.
Он тоже попросил накапать ему в раны водку, а затем отполз в ближайший угол, где свернулся в клубок.
— А кто теперь? — спросил Халеф.
— Мурад Хабулам, — звучал мой ответ.
Последний еще стоял рядом со скамьей, держа в руках палку. От ужаса он отскочил на несколько шагов назад и вскрикнул:
— Что? Как? Я тоже получу
— Конечно! — сказал я, хотя намеревался проделать с ним совсем другое.
— На это ни у кого нет права!
— Ты заблуждаешься. Это право есть у меня. Я знаю все. Разве ты не открыл свой дом для того, чтобы нас в нем убили!
— Это огромная ложь!
— Разве не твой брат Манах эль-Барша, исполнявший когда-то должность сборщика налогов в Ускюбе, а позднее смещенный, побывал вчера утром у тебя, известив о нашем прибытии, а также о приезде своих сообщников?
— Тебе все это приснилось; у меня нет брата!
— Наверное, мне приснился и ваш разговор о том, что нас надо поселить в Башне, где обитает призрак старухи, и что твой слуга Хумун сыграет роль этого призрака?
— Господин, ты рассказываешь мне совершенно незнакомые вещи!
— Хумун знает эти вещи; я вижу по его изумленному взгляду, который он бросает на меня. Он удивляется, что я знаю о вашей тайне. План с призраком был невыполним, и тогда вы пришли к мысли подняться на башню и убить нас.
— Аллах, Аллах! Ты в своем уме?
— Меня должны были убить оба аладжи; Баруд эль-Амасат решил убить Оско, потому что тот надеется отомстить ему за похищение Сеницы. Твой брат Манах эль-Барша взял на себя Халефа, а Хумун вызвался прикончить Омара. Миридит ушел, потому что заключил мир со мной и отдал мне чекан, который ты видишь у меня за поясом.
— Аллах акбар! Он все знает! Его дурной глаз все ему сказал! — испуганно пробормотал Хумун.
— Нет, нет, он ничего не знает, совсем ничего! — воскликнул Хабулам. — Господин, я не знаю никого из этих людей, чьи имена ты только что назвал.
— Они были с тобой наверху башни, а до этого вы все вместе находились внутри стога, стоящего вблизи башни. Там, внутри стога, устроена комната.
— У меня нет никакого стога с комнатой внутри!
— Тогда я покажу его тебе и скажу, что сам заполз туда, прячась среди снопов; я видел вас и подслушал все, о чем вы говорили. Я слышал каждое слово, каждое слово!
Он отшатнулся и, оцепенев, в ужасе глядел на меня.
— Разве миридит не замахнулся ножом на старого Мубарека, прежде чем уйти?
— Я… я… я ничего не знаю, — пролепетал он.
— Ладно, тогда мы спросим-ка Суэфа; может, он знает что. А если он не ответит, то еще тридцать палок развяжут ему язык.
Тут же Суэф повернулся ко мне, оскалил зубы, как дикий зверь, бросил на меня свирепый взгляд и крикнул:
— Собака! Ты видел, как я выдержал твою бастонаду! Я хоть раз заскулил? Ты думаешь, что я так тебя испугаюсь, что только под палками скажу правду?
— Так скажи, если у тебя есть мужество!
— Да, у меня есть мужество. Все именно так, как ты говоришь: мы хотим убить тебя. Пока нам не удалось, но — клянусь Аллахом! — ты не уйдешь далеко. Вороны расклюют ваши трупы!