На земле штиптаров
Шрифт:
— А разве ты не слышал, когда эти четверо хотят отправиться в путь?
— При мне один из них сказал, что они уедут в полдень.
— Это и мы знаем, да сдается нам, что они все же не приедут.
— Почему нет?
— Потому что боятся.
— О, не похоже, чтобы эти чужаки кого-нибудь боялись! И перед кем же они должны перетрусить?
— Перед штиптарами.
— Не верю я в это. Даже я их не боюсь, а их ведь четверо! Вы бы только поглядели на оружие, что у одного из них.
— Слышал я
— Не ведаю ничего об этом, зато слышал о двух разбойниках.
— Ах вот как! И что же?
— Старый Мубарек нанял двух разбойников. В дороге они должны убить этих четырех чужаков.
— Откуда об этом стало известно?
— Из одного разговора, который подслушали.
— О дьявол! Какая неосторожность! Имена разбойников известны?
— Нет. Я думаю, их не знают.
— А что говорят эти чужаки?
— Они смеются.
— Аллах! Аллах! Они смеются? — вспыльчиво бросил он. — Они смеются над теми, кто собирается на них напасть?
— Да, над кем же еще?
— Думается, если речь и впрямь идет о штиптарах, смех этот скоро у них пройдет.
— Не верю я в это.
— Как? Ты в это не веришь? Ты думаешь, что штиптары — дети малые?
— Пусть они сильны, но этим четырем чужакам они ничего не сделают, ведь их не берет пуля.
— Не берет пуля? Проклятье! Я в эти глупые сказки не верю. Чтобы человека не брала пуля! Сам-то ты это хорошо видел?
— Очень хорошо. Я стоял рядом с ними.
— Пули не попадали в них? А кто-то даже хватал их на лету?
— Рукой. А потом, когда снова стреляли теми же пулями, они пробивали доску насквозь.
— Трудно в это поверить!
— Там было человек пятьсот, а то и больше. Они видели все это и даже держали пули в руках.
— Тогда остается в это уверовать. Если бы я тоже научился такому фокусу, то до скончания дней питался бы одним Кораном.
— Дело не только в этом. По моему разумению, есть тут еще какие-то тайны.
— Не сомневаюсь. Я бы многое дал, чтобы выведать эти тайны.
— Никто их не раскроет.
— Гм! Может, и раскроет.
— Я в это не верю.
— А я, пожалуй, знаю двух человек, которые все это могли бы выведать.
— Кто же они?
— Разбойники, которые их караулят.
— О, эти-то меньше всего могут знать!
— Ничего-то ты в этом не смыслишь, хоть ты и шериф. Полагаю, что штиптары сохранят одному из чужаков жизнь, если только он откроет им свой секрет.
— Ты забываешь о главном, — хладнокровно сказал я.
— О чем? — поспешно спросил он.
— Что эти люди не боятся штиптаров. Их же не берет пуля. Вы сами только что с этим согласились.
— Нам пришлось согласиться, раз мы слышали это из надежных уст. Но только я спрошу тебя: а против ножа или топора они тоже неуязвимы?
— Гм!
— Значит, нет. Иначе бы они и этим прославились. Стало быть, их можно прикончить. Или ты думаешь, что мы, будь мы эти штиптары, побоялись бы сразиться с чужаком, который гарцует на арабском скакуне?
— В подобных схватках я не разбираюсь.
— Нет, они вовсе не так уверены в себе. А все же я убежден, что с ними ничего не случится, ведь мы готовы прийти им на помощь.
— Вы и впрямь хотите помочь им? — спокойно спросил я.
— А почему ты в этом сомневаешься? Мы выехали навстречу им из Радовиша; мы хотим их встретить. Мы приготовили им сюрприз: они будут жить у нас. Мы будем радушными хозяевами. Нам жаль тех, кто собирается причинить им зло!
— Гм! Пожалуй, мне в это верится. А если на них нападут до того, как они приедут сюда?
— О нет, там нет ни одного подходящего места.
— Ты точно это знаешь? — спросил я, стараясь сохранить простодушие на лице.
— Да, ведь я же был солдатом. Дальше вверх, в сторону Радовиша, есть одно подходящее место — там, где дорога идет через лес. По обе стороны ее высятся громадные скалы, а лес так густо растет, что нельзя убежать ни влево, ни вправо. Если там на них нападут, им не спастись — они погибли.
Он многозначительно глянул вниз. В наступившей паузе я явственно услышал стон, доносившийся из дома. Я уже слышал его раньше, хоть и не так отчетливо. Казалось, плакал ребенок. Что-то тут было не так! Но не отважились бы эти штиптары, думал я, совершив злодеяние, спокойно посиживать здесь.
— А кто там плачет внутри? — спросил я.
— Мы не знаем.
— Это постоялый двор?
— Нет, скромная ночлежка.
— А где хозяин?
— В комнате.
— Пойду-ка я посмотрю, — сказал я и, встав, направился к двери.
— Стой! Куда? — спросил один из них.
— В дом, к хозяину.
— Подойди к ставню!
Я тотчас догадался, что они хотели помешать мне поговорить с хозяином наедине. Ведь он знал этих людей, и они боялись, что он их выдаст. Прихрамывая, я подошел к открытому ставню и заглянул внутрь. Плач все еще слышался.
— Хозяин! — крикнул я.
— Я здесь, — ответил мужской голос.
— Кто там у вас плачет?
— Дочь.
— Почему?
— У нее болят зубы.
— Сколько ей лет?
— Двенадцать.
— Ты был у бербера или хакима?
— Нет, я слишком беден.
— Так я могу помочь. Я войду в дом.
Оба аладжи внимали каждому слову. Когда я снова направился к двери, они поднялись со своих мест и последовали за мной.
Комната выглядела очень бедно даже по тамошним понятиям. Здесь не было никого, кроме хозяина и пациентки, сидевшей на корточках в углу и плакавшей.