На железном ветру
Шрифт:
Озарила догадка: турецкие власти решили перебросить их через границу по примеру французов.
Когда машина остановилась в небольшом селении, Михаил обратился к офицеру:
— Скажите, ведь Муратлы недалеко от русской границы?
— Рядом, а что?
— Не понимаю, зачем нас туда везут?
— Это дело пограничного начальства, а я интендант. «Дело пограничного начальства»... Значит, в Муратлы жандармы передадут их турецким пограничникам.
— Далеко еще до Муратлы?
— Часа три верных.
— Как ты думаешь, Колокольчик, куда нас везут? — спросил
— Куда могут везти по такой скверной дороге, если не в новую тюрьму? — грустно отозвалась Лора.
— Так вот: эта прекрасная, эта гладкая, как стол, дорога, это магистральное трансконтинентальное супершоссе упирается в советскую границу, и Муратлы — конечный ее пункт.
— Нас везут в Советский Союз? Ты шутишь, Жорж...
— Тсс... Не сглазь. — Михаил поплевал через левое плечо. — Я становлюсь суеверным, Колокольчик. Но если мы попадем сегодня в Советский Союз? А? Сегодня — ты представляешь?
— Нет, не представляю.
— А что такое пудовая свеча — знаешь?
Она покачала головой.
— Колокольчик, миленький, я готов стать подсвечником для этой свечи, если сегодня, пусть даже завтра, мы попадем на Родину.
Она впервые видела его таким душевно растрепанным от нескрываемого нетерпения. И она впервые видела на его глазах слезы.
Миновав Муратлы, машина остановилась у длинного барака. Над ним на невысокой мачте развевался красный с полумесяцем турецкий флаг. Старший жандарм тотчас скрылся в бараке. Вышел он минут через пять вместе с офицером и двумя солдатами. Крикнул, махнув рукой:
— Слезайте!
Взгляд офицера безразлично скользнул по Донцову и задержался на Лоре. Офицер хлопнул стеком по голенищу сапога, выразительно причмокнул и что-то тихо сказал жандарму. Жандарм весело осклабился. Должно быть, на лице Михаила невольно отразилось все, что он думает об офицере; тот внезапно погасил улыбку, резко спросил:
— Что в чемодане?
— Одежда.
Офицер приказал открыть, стеком поворошил платья и белье, удовлетворенно ухмыльнулся.
— Ладно. — И солдатам: — Можете вести.
Солдаты поправили винтовки, один из них кивком указал куда-то в сторону кустарника, заросли которого начинались в сотне метров от барака. Туда вела тропинка, пробитая в раскисшей илистой почве. Справа за кустами шумел Чорох, слева полого поднималось окутанное лесом нагорье.
Солдаты шли позади, лениво обсуждая вопрос о сигаретах, которые они не получили за прошлый месяц и которые, по всей видимости, им должен был выдать тот самый интендант, что привез Михаила и Лору.
Кустарник — негустые заросли кизила — вскоре кончился, и путники вступили в лес. Над головою поднимались высокие грабы. Летом ветви, наверное, образовывали сплошную зеленую крышу, сейчас сквозь них свободно проникало солнце. Прошли около трех километров. Туфельки Лоры превратились в бесформенные черные лапти, и, судя по всему, это обстоятельство крайне ее огорчало. Они вышли на опушку, дальше опять начинались заросли кизила. Здесь тропинку пересекала другая тропа, тянувшаяся вдоль опушки. Солдаты
— Деньги есть? Давай.
Михаил вывернул карманы плаща. Доллар, три лиры, десяток курушей — все это вручил солдату. Тот улыбнулся довольный, махнул рукой вдоль тропы, что углублялась в кизиловые заросли.
— Идите прямо. Там Россия.
Но Михаил уже давно догадался, что их ведут к границе. Он испытывал странное состояние скованности. Он боялся произнести лишнее слово, сделать лишний жест. В эти минуты мир представлялся ему огромным механизмом, в котором тысячи сцепленных друг с другом шестеренок чутко реагируют на каждое лишенное необходимости движение и как результат реакции выдают не предусмотренные программой случайности. Сейчас все его помыслы, все чувствования сосредоточились на том, чтобы избежать случайностей, могущих встать между ним и Родиной на последнем, всего в несколько десятков метров, отрезке пути.
— Пойдем, Лора, — тихо сказал он и взял ее за руку.
Они шли не оглядываясь. Тропинка сделала поворот влево, затем вправо, опять влево. Она петляла между высокими кустарниками, как ручеек. Внезапно кусты кончились, впереди открылась поляна метров в пятьдесят шириною. Посредине ее стоял полосатый, как шлагбаум, пограничный столб. Последний десяток метров они преодолели бегом. И когда Михаил увидел на столбе советский герб и понял, что находится под его защитой, он проговорил растерянно, точно еще не совсем доверяя очевидному факту:
— Колокольчик, мы дома.
И вдруг долго сдерживаемое чувство взорвалось буйным восторгом.
— Колокольчик, мы до-ома-а!!
Он бросил чемодан, подхватил ее на руки, смеющуюся и плачущую, закружил, пьяный от счастья...
— Мы дома, мы дома, мы до-о-ма-а!!!
— О, Жорж, милый...
— Что-о?
Он поставил ее на землю, огляделся и, тормоша и смеясь, сказал:
— О каком Жорже ты говоришь? Здесь нет никакого Жоржа...
— Но...
— Я — Донцов. Михаил Донцов. Миша, понимаешь.
— Миша? — Она смотрела на него с веселым недоумением.
— Ну, конечно, Миша. Пойдем.
Он взял ее за руку, и они опять углубились в кустарник. Но не успели пройти и десятка метров, как за спиною раздался негромкий окрик по-русски:
— Стой! Руки вверх!
Они остановились. Михаил поставил чемодан и поднял руки. Глядя на него, то же самое сделала Лора. В глазах ее мелькнула тревога.
— Все правильно, Колокольчик, — успокоил он. — Это наши пограничники.
— Прекратить разговоры! Королев, обыщи!
Из-за ближайшего куста шагнул на тропу молоденький румяный красноармеец в шинели и в шлеме с алой звездой.
20
Поезд Батум — Москва грохотал и раскачивался на стрелках подмосковных станций. Рябило в глазах от мелькавших мимо берез. В лесах и на полях еще лежал снег.
— Мой бог, сколько здесь берез — целое море, — удивлялась Лора. — И сколько снега!.. Конечно, Россия — снежная страна, но ведь уже апрель.