Набат-2
Шрифт:
— Это не панихида. Это необходимость, чтобы люди прошли к Орию, иначе здесь будут жить болезнь и скверна.
— Кронид, кончай эти глупости! — наморщила лицо Вика. — Ты взрослый и умный человек, отлично разбираешься во многих вещах, зачем тебе забивать голову пустяками?
С минуту он не откликался, а когда повернул к ней голову, Вика ужаснулась. Его лицо изуродовал гнев, перемешанный с болью, как снег с грязью.
— Пустяки? Ты сказала, пустяки? Только что ты рассказала мне страшные вещи. Души этих людей витают здесь,
— Завел панихиду! Да кому какое дело до того, что было и быльем поросло? Слава Богу, заразу не подхватил.
— Как же может человек без боли и ужаса говорить о безвинно убиенных? Как можно поминать имя Бога, не убоявшись?
— Да успокойся ты! — храбрилась она, хотя лицо Кронида внушало подлинный страх. — Успокойся. Я люблю тебя, глупого, ради тебя я здесь.
— Что ты знаешь об этом? — Теперь горечь сковала его лицо. — Любовь — это дух, но не оружие. Вооружаясь, человек ожесточается и попирает святость, разбивает зеркало души своей. Я не вижу тебя, уходи, — выдохся Кронид. — Мне надо побыть одному.
— Так ты идешь со мной или нет? — поднялась Вика.
— Нет, — твердо ответил Кронид.
— Придурок, — покрутила она пальцем у виска. — Скажу Бехтеренко, пусть ментов за тобой пришлет.
Взяла перчатки и вышла, хлопнув дверью.
— Импотент чертов, — донеслось снаружи.
2 — 12
Чисто рассчитавшись с законом, Сыроватов вознамерился отбыть на Камчатку, где, по слухам, начинали строить ветряную электростанцию и вообще там сулили райскую жизнь и не какую-то вшивую красную икру, а самый настоящий хлеб.
Его новый напарник Подгорецкий оказался сносным парнем. Вперед не забегал, на пятки не жал, почитал его за старшего и заглядывал в рот. Однако порой Сыроватову чудилось, что напарник вроде бы примеривается, какой зуб выбить первым.
Дорога на свободу пролегала опять через новую столицу, и Подгорецкий увязался следом.
— Ты, случайно, не того? — намекнул Сыроватов на голубизну. — Смотри, я не люблю этого. Головку сразу откручу.
— Что ты, брат? — бил себя в грудь Подгорецкий. — Ни-ни! Ты ж больного не оставишь? Я тебе пригожусь, оба сироты по жизни, друг за дружку будем держаться.
В новой столице вменялось получать паспорт, как в старые добрые времена. Дежурный по отделению милиции принял его бумаги и попросил обождать. Сыроватов воспринял милицейскую рутину спокойно, а Подгорецкий нетерпеливо заерзал.
— Чего ты? — повернулся к нему Иван. — Не бойсь, не обидят. Меня сам Новокшонов уверил.
— А где он сейчас? Тю-тю, — ответил напарник и прислушался, о чем говорил по телефону дежурный. Речь шла о Сыроватове. — Понял, да? Что-то не понравилось…
— Да ладно тебе, — окрысился Иван. — Я за собой греха не знаю, вчистую отмазан.
Как раз дежурный поманил к себе:
— Слушай,
— Гражданин начальник, — плаксиво скривил губы Сыроватов. — Я же вчистую.
— Товарищ я тебе уже. Понял? Вежливо просили тебя показаться. Пропуск заказан. Было бы за что, спрашивать не стали бы, — ответил дежурный и забыл о существовании Сыроватова.
— Ничего себе уха, — озадачился он на улице. — Кому это опять понадобился грейдерист Ваня Сыроватов?
— Может, ноги сделаем? — предложил Подгорецкий.
— Спасибо, — тоном, каким говорят «нет», ответил Иван. — Однажды согласился на свою голову. Пошли, что ль?
— Давай так сделаем, — не спешил напарник. — Ты иди в это министерство, а я пока в гостинице устроюсь.
— Дело, — согласился Иван. — Бутылочку прикупи. С дороги за хорошее или плохое выпить повод будет.
В министерстве его ждали и проводили не куда-нибудь, а к самому министру Бехтеренко Святославу Павловичу, а тот даже навстречу ему поднялся, чем напрочь удивил Сыроватова.
— Здравствуй, Иван Алексеевич, садись, поговорим маленько. Все равно сегодня ехать некуда, поезд ушел на Хатангу, а гостиницу тебе с напарником заказали.
Вот так так… Едва с грейдера слез, большим людям понадобился.
— Ты один из немногих, кто знавал в лицо Пармена и отрока его Кронида, — начал Бехтеренко.
— Так то когда было? — приуныл Сыроватов. До того ему не хотелось говорить на эту тему: постыдное висение в воздухе, арест, пять лет подневольного труда, казацкие кулаки — все огорчения последних лет напрямую связаны с этими именами. — Рассказывал я уже об товарищах этих…
— Было и было, — отечески успокоил Бехтеренко. — Только хочу просить тебя о помощи, а меня самого большие люди просили.
— Ну вот, — развел руками Сыроватов. — Началось…
— Не спеши, — нажал голосом Бехтеренко. — Поможешь, прямо на Камчатку самолетом улетишь.
— А билетик за месячную получку?
— Бесплатно, — отсек купе поезда Бехтеренко. — И давай к делу. Кронид живет мирно за Ульдыкским перевалом и ни в какую не хочет возвращаться в город. Наведайся к нему, скажи, Луцевич и Судских просят вернуться. И только-то. А я тебе опытного напарника дам в провожатые.
— Есть напарник, — буркнул Иван, — и дорогу знаю.
— Подгорецкий, что ль? — прищурился Бехтеренко.
— А чем он плох?
— Я этого не сказал. Ты бы лучше отшил его, не компания тебе Подгорецкий.
— Нет, вы уж скажите, чем он вам не приглянулся? — настаивал Сыроватов. — Не плох, а компанию не води.
— Вернешься, расскажу. Лады? До перевала доставим, а дальше ножками. Сам понимаешь, с бензином напряженка.
В гостинице он рассказал Подгорецкому, который сгорал от нетерпения, о просьбе министра, заведомо зная, что напарнику лишние хождения не понравятся.