Набат-2
Шрифт:
— Он освободит Агриппу и сделает его царем иудейским, — в раздумье произнес Пилат.
— Ни за что, славный Пилат! — возразил Тертоний. — Тиверий ненавидит Агриппу.
— Постой, — поднял руку Пилат. — Я думаю. Сейчас мы имеем двух иудейских царей: одного в заточении в Риме, другого здесь, — рассуждал он вслух. Тертоний кивнул, но Пилат свой монолог продолжал без слушателей, больно опасно: «Агриппа хитрец, по воцарении он усилит Иудею и создаст множество неприятностей Риму. Значит, мне лично. А если пойти наперекор иудейским первосвященникам
— Как считаешь, Тертоний, если подтвердить происхождение самозванца и сделать его царем? — спросил Пилат.
— Это мудро, — согласился Тертоний. Он понял прокуратора: Понтий Пилат получил союзника в лице Назаретянина и одновременно его руками уничтожает еврейскую знать, возненавидевшую Назаретянина и Пилата. Первого за поборы внутренние, второго за поборы явственные.
— Вели привести сюда этого самозванца и оставить нас наедине, — распорядился Пилат.
Тертоний попятился, и вскоре из глубины зала раздался его повелительный голос, прежде мягкий в присутствии прокуратора и такой жесткий без него.
Два центуриона ввели Назаретянина и оставили его перед Пилатом. Одетый в простую домотканину, он не выглядел иудейским царем или наследником еврейских вотчин.
Пилат вгляделся в него пристальнее и сразу понял, что видит человека особых качеств, способного долго сносить лишения ради большой цели. Таким может быть истинный наследник царских кровей и авантюрист высокого пошиба.
— Ты называешь себя потомком Давида? — спросил Пилат, принимая строгое выражение лица.
— Люди назвали меня потомком Давида, — ответил Назаретянин без страха и подобострастия. — Меня же не прельщает царство земное, но только божье.
— Так-так, — произнес Пилат, сообразуясь с ответом. Он не ошибся в смутьяне. — А если я велю тебя отпустить и буду просить Тиверия сделать тебя царем иудейским?
— Все в руках божьих, — смиренно ответствовал Назаретянин, но Пилат обратил внимание, как это было сказано. Назаретянин не прочь поторговаться.
— Так да или нет? — настаивал прокуратор. — Будешь ли ты разумным правителем?
— Отец мой, Царь небесный, обязал меня быть справедливым.
— Я уже слышал это, — выразил раздражение Пилат. Трудно сговориться с таким. Цели открывать не хочет. Хорошо… — Я оставлю тебе жизнь, — произнес прокуратор, изучая лицо Назаретянина. Оно не выражало благодарности, но интуитивно Пилат догадывался, что пленник удовлетворен.
— Только не выдавай себя за сына божьего, — неожиданно закончил Пилат.
— Если нога скажет: «Я не принадлежу телу, потому что я не рука», то неужели она потому не принадлежит телу? — ответил ему Назаретянин.
— Ты говоришь выспренно и попросту морочишь голову простолюдинам, — не поддался на диспут Пилат.
— Я говорю языком божьим, —
— Я понял тебя, — с иронией ответил прокуратор. — По-моему, Синедрион прав, ты проходимец, и я велю казнить тебя.
— Ты не можешь сделать этого, я не в твоей власти.
— Еще как сделаю! — возмутился Пилат. — Завтра и на кресте! И посмотрю, как твой отец небесный спасает тебя.
Пилат вызвал стражу и велел увести Назаретянина.
Бесспорно, вжившийся в роль иудей держался красиво.
Пилат испытывал двойственность. Ему очень хотелось казнить Назаретянина, позлорадствовать над его скоморошьей уверенностью, но дела земные не давани сделать этого. Куда удобнее создать видимость казни и сохранить ему жизнь.
Утвердившись в решении, он вызвал сотника.
— Ты лично со своими легионерами из моей охраны будешь стеречь этого узника. Чтоб муха к нему не пролетела.
Сотник поднял руку и собирался уйти, когда прокуратор окликнул его:
— Послушай, по силам тебе сыскать человека, похожего на этого Назаретянина?
— С подобной рожей разбойника — не составит труда, — уверенно ответил сотник. — Есть несколько на примете.
— Тогда будет так, — распорядился Пилат. — Казнь я перенесу на послезавтра. А завтра ты покажешь мне замену. Ты отведешь его в узилище, а настоящего тайно перевезешь ко мне в Кесарию. Получишь когорту.
— Я понял тебя, славный Пилат, — поклонился сотник и ушел.
«Если бы ты понял меня до конца, командовать бы тебе легионом», — усмехнулся Пилат и отправился готовиться к ужину.
Он ужинал в одиночестве. Задуманное требовало спокойного отстоя, из-за чего он не пригласил разделить трапезу Бара. Тот с незапамятных времен юности был его спутником в проказах. Лихой вояка и бабник, первый участник попоек и оргий Понтия Пилата. К тому же Бар с двумя когортами расположился у Аримафеи, и посылать гонца долгое дело.
Зато в плотских утехах отказать себе было трудно.
— Тертоний, — сказал он помощнику. — Тебе не хочется сделать приятное для своего господина?
— Славный Пилат, — с готовностью отвечал Тертоний, — здесь есть уже желающая сделать тебе приятное.
— И кто же?
— Вероника, сестра заточенного Агриппы.
— Вот как? — оживился Пилат. — Как тебе удалось?
— Она сама просила о встрече.
— Веди… — согласился Пилат, хорошо понимая, что Вероника станет просить за брата.
Тертоний ввел закутанную до бровей Веронику в опочивальню прокуратора и удалился, едва притушив лишние светильники.
В полумраке она походила на статую грека Праксителя, дышала тайной и красотой непознанного, и Пилату захотелось немедленно узнать, так ли уж хороша она без одежды и правы ли те, кто считает Веронику писаной красавицей. Сестра безумно любила своего несчастного проказника братца, это еще больше разжигало любопытство прокуратора.
— Сбрось покрывало, — приказал он.